— Да паши в колокола благовестить не велят: салтан-де от звону полошается…
С холма ударила вечерняя пушка сераля. Небо зардело, как облитая вином кольчуга. Солнце, дрогнув, зашло.
2
Так началось «полное терпенье».
Гиссар ходил к Румелийским берегам за душистыми грудами лимонов, возил из Смирны и Родоса гранатовую корку и орех.
Две пары рук качали трехгранную рукоять весла. Самийло сидел ближе к проходу, Ивашка — у борта. Галерный флюгер — «колдун» с навязанным хвостом из перьев — то вяло опадал, то летел по ветру струной.
Гребцы дышали соленой синевой, недоброй свежестью засмоленного грозою небосклона. Когда небо и земля становились одинаково черны, Гиссар впивался глазами в компас — большой, обтянутый кожей барабан; он называл его «неподвижною душой».
На многих галерах гребцам давали целовать крест, вынуждая навеки бросить думу о побеге. Все же, мало доверяя русским, турки набивали им на ноги колодки, а на берегу то и дело сменялся янычарский караул…
Второе лето горела от суши земля; в водоемах кружились пыльные вихри; янычарам не платили жалованья, и они грозились спалить город; от недорода пустела султанская казна.
Однажды галера стояла у стамбульских причалов. Ивашка увидел скороходов, которые кропили дорогу водой.
За ними — верхом на коне — проехал султан. Его окружали пешие слуги. У крайнего дома они остановились.
Связанного турка вынесли из ворот и, раскачав, швырнули в море. Потом начался грабеж. Султан легко и быстро пополнял казну.
В другой раз — это было в Топ-хане — в лавку старого торговца вошел кривоногий паша. «Львом без цепи» называл его народ. Он проверил весы, подбросив на ладони несколько гирек, и приказал повесить старика на дверях. Торговец выложил на прилавок деньги.
— В моей лавке правильный вес, — сказал он, — смилуйся!
— Повешу тебя! — крикнул паша.
Старик выгреб из ящика все, что у него было.
— Теперь весы верные, — сказал паша и засмеялся.
А старик сказал:
— Да продлит твои дни аллах!..
Еми-Али приходил к невольникам, до самой зари просиживал с ними. Гребцы любили слушать о священных войнах пророка, о том, как верблюды одного шейха наелись кофе и затанцевали. Еми-Али по многу раз повторял одно и то же, но галерники всегда с охотой слушали рассказ.
Многие из них благодаря толмачу перешли на другие суда, иные и вовсе были увезены купцами из Стамбула…
Еми-Али как-то сказал Ивашке:
— А перстень я продал. Хозяин кофейни носит его на среднем пальце. — И, смеясь, закрыл рваное веко страшного глаза.
Ивашка промолчал.
Стамбульское солнце спалило ему брови, соль и ветер выбелили ему волосы. Тощее тело его стало крепким и ладным, а на сгибах рук, под гладкою кожей, взыграли крутые желваки.