.
11. Актуальность cogito прекращается, таким образом, под видом идеи Бесконечного через неохватываемое, немыслимое, но испытанное, выносящее впоследствии из сознания то, чем оно вначале обладало: после достоверности cogito, присутствующего в себе во втором Размышлении, после «остановки», о которой сообщают последние предложения этого Размышления, третье Размышление утверждает, что «в некотором роде во мне есть прежде понятие Бесконечного, чем конечного, т.е. Бога, чем меня самого». Идея Бесконечного, Бесконечного во мне, является лишь пассивностью сознания (является ли это еще сознанием?), т.е. речь идет о пассивности, которую нельзя уподобить рецепции. Эта пассивность является замиранием при получении идеи, допущением от полученного воздействия. Разрыв актуальности мышления в «идее Бога» является пассивностью более пассивной, чем какая бы то ни было пассивность; как пассивность от полученной травмы, в результате которой идея Бога была помещена в нас. «Идея, помещенная в нас» — подходит ли эта стилистическая фигура для субъективности cogito? Подходит ли она сознанию и его способу обладания содержанием, который заключается в оставлении в нем признаков охватывания? Присутствуя в сознании, не берет ли она свое начало и содержание в самой себе? Может ли идея быть помещена в мышление и может ли она отречься от своего сократического благородства, своего имманентного возникновения в реминисценции, т.е. от своего начала в самом присутствии мышления, которое мыслит, или от восстановления этого мышления с помощью воспоминания? Итак, в идее Бесконечного описывается пассивность более пассивная, чем какая бы то ни было пассивность, свойственная какому бы то ни было сознанию: удивление или восприятие того, что невозможно воспринять, более открытое, чем всякое открытие, пробуждение, но напоминающее пассивность сотворенного>253. Помещение в нас неохватываемой идеи разрушает это присутствие в себе, которым является сознание, преодолевая таким образом преграду и контроль, мешая необходимости одобрять или принимать все, что приходит извне. Именно с этого момента идея, имеющая значение значимости, предшествующей присутствию, всякому присутствию, предшествующей всякому началу в сознании и таким образом ан-архичная и понятная в своем следе; идея, имеющая значение значимости, изначально более древней, чем ее представление, не исчерпывающаяся представлением, не приобретающая свой смысл из своего проявления, разрывает таким образом совпадение бытия и видимости, в котором для западной философии заключается смысл или рациональность, разрывающая синопсис; идея, более древняя, чем припоминающее мышление, которое представление удерживает в своем присутствии. Что может значить эта значимость, более древняя, чем представление? Или, если быть более точным, что может значить древность значимости? Может ли она в представлении выступить в другом времени, чем историческое настоящее, которое уже отменяет прошлое и его диахронию, представляя его? Что может значить эта древность, если только не травму пробуждения? Как если бы идея Бесконечного — Бесконечного в нас — пробуждала сознание, которое недостаточно разбужено? Как если бы идея Бесконечного в нас была требованием и значением в том смысле, когда в требовании обозначен порядок.