– И что, пускали?
– Сначала гнали в три шеи… потом слух пошел, что я людей спасаю… зазывать стали…
– А если две ночи переночуешь, два года подаришь?
– Ну.
– А чего не остался?
– Смеешься? Их вон сколько, умирающих, я один. Человечества-то осталось, одно старичье дряхлое, на ладан дышит… Я вообще первый раз за двадцать лет ребенка увидел… у вас там…
– Лунатик-то ихний? Прикольный… я с ним в шахматы играл…
Перебираю заявки, приглашения, изможденные старческие лица, лица, которые косятся под молодые, вон женщина, на лице – лет сорок, на руках – лет двести, старик, которого язык чешется назвать Кощеем бессмертным, высохшая бабулька, про себя обзываю Пиковой Дамой…
Вас много, а я один…
Песчинка в пустыне…
– Зачем тормозишь? – смотрю на водилу, не понимаю.
– Так вон… жандармерия сзади летит, остановиться велят…
Оглядываюсь, холодеет сердце.
– Не смей.
– Чего-о?
– Тормозить, говорю, не смей, вперед гони, давай…
– Так посадят…
– Ни хрена не посадят… это этот… Петровский по мою душу пришел…
– А ты как узнал? Летун-то жандармский…
– Черта с два. Жандармерии уже лет десять нет, ты все забыть не можешь.
– А куда делась?
– А куда все, туда и она… ниже бери…
Берет ниже – и вовремя, выстрелы режут раскаленный воздух, рвут пространство… Молодец, все понял водила, поднимает напряжение, гонит, гонит летун…
– А теперь кто вместо жандармов?
– А никто.
– А как тогда…
– А никак.
Гоним в никуда, над раскаленной пустыней, даже сейчас, днем, жарит нестерпимо, скалится в темном небе серпик месяца… То ли еще ночью будет, когда взойдет солнце, только бы до ночи добраться хоть куда-нибудь…
Выстрелы режут небо, кажется, сейчас собьют звезды…
– Купол-то где поблизости?
Водила выискивает что-то по навигатору.
– А какой?
– А любой.
– Далеконько.
– Да хоть какой, захудалый самый…
– Все равно дале… от черт…
Земля ощерилась выстрелами, взвилась песчаными вихрями. Навигатор подавился картой мира и сдох, спидометр бьется в истерике.
Петровский, ты меня не возьмешь…
– Сколько вы берете за ночь?
– Вы меня с кем-то путаете. За ночь берут эти… которые у заправок стоят.
Фыркают качки по обе стороны от Петровского, он сам даже не шелохнулся. Шуток не понимает, это плохо…
– Нет, серьезно, сколько вы… за услуги за свои?
– Сколько дадут.
Высохший старик в кресле напрягается, думает. Кажется, давненько ему не приходилось думать, аж покраснел весь, всю жизнь только и спрашивал – сколько, а тут на тебе…
– Ну а сколько дают?
– Кто как… кто побогаче, побольше, кто победнее, там, бывает, чашку похлебки дадут, и то спасибо… Кое-где вообще ничего не беру, если брать нечего… Особо обидно, знаете, нищий один помочь попросил, болеет, умирает… А как я ему помогу, у него дома нет, где же я переночую…