– Короче, сколько просите?
– Еще за одну ночь?
– Нет… чтобы насовсем.
– Это невозможно.
–
Чтобы я этого слова не слышал здесь, для меня все возможно… Чувствую, что влип, так крепко, как не влипал еще никогда…
Тогда я тоже чувствовал, что влип. Вот как сейчас, когда пули рвут землю и небо, летун еще извивается, мотается, как пьяный, несется куда-то – на всех парах…
– С-суки…
– Чего такое?
– Батарею сбили, с-суки…
– Еще одна есть.
– На одной хрен да маленько пролетим…
– Ну, хоть хрен да маленько… гони…
Хочу втолковать ему что-то – про песчинку в пустыне, вас много, я один, вы не волнуйтесь, я через годик опять к вам наведаюсь… Понимаю, что здесь это не прокатит, черта с два он меня слушать будет, который выкупает у меня год жизни, два, три…
– Э-э-э… мне тут вещи кой-какие перетащить к вам надо.
– А у меня вещи есть. И кой-какие, и кой-сякие, и кой-всякие… говори, что надо.
– Личные… – вспоминаю, что у человека может быть личного, – крестик от мамки остался… книжонка одна, друг подарил… он уже в сырой земле лежит…
– Где ж твой друг в пустыне сырую землю-то взял?
Смеется – сухо, беззвучно, сам сухой, как песок. Еле сдерживаюсь, чтобы не врезать – сильно, больно, как дрался в детстве за лишний глоток воды… Кажется, если его ударить, рассыплется – песком…
– Витюш, проводи его… пусть там книжки-игрушки возьмет свои…
Садимся в летун, по привычке хочу сказать – спасибо этому дому – не говорю… Летун хрипит, фыркает, задыхается, то взмывает к месяцу, то скользит вниз. Пули рвут темноту, бьются о скалы, нет, вру, не скалы, руины, обломки прошлого… Обидно прямо, в кои-то веки натолкнулись на древний город, даже увидеть толком некогда…
Обломки, руины, высятся зубастые стены, скалятся на нас, высится башня, смотрит единственным глазом-циферблатом, свет месяца выхватывает из темноты крест на верхушке чего-то, непонятно, чего…
Как его зовут, Витюш… Неважно. Бью – сильно, больно, в темечко, Витюш охает, валится на меня, дергаю Вальтер у него из кобуры, перехватываю штурвал.
– Ты че… че… го… – с трудом ворочает языком, красные полосы стекают по лицу, – ох… ре…
– Охренел, – соглашаюсь, направляю Вальтер, – ты не дергайся… расшибемся сейчас…
Не дергается. Высматриваю в темноте дня матерый купол, кажется, город, один из немногих оставшихся. Притормаживаю, летун мягко касается песка.
– Выходи давай.
– Ох… ре…
– Охренел. Всего хорошего.
Вываливается – в безлунный день, падает на песок. Поднимаю летун – в вечерние сумерки, светает уже, только бы затаиться куда, успеть до солнца…