За омаром Долби спросил у меня, как подвигается работа по Сойке. Я сообщил, что идет она прекрасно и я надеюсь когда-нибудь узнать от кого-нибудь, чем занимаюсь. Я вообще не запомнил бы тот четверг — разве что отличный салат с омаром и тщательно приготовленный майонез — если бы не сказанные под занавес слова Долби. Он налил мне еще немного шампанского, с треском сунул бутылку в ведерко со льдом и произнес:
— Вы работаете с той же информацией, что и я. Если не ошибаюсь, мы движемся с противоположных концов к одному и тому же выводу.
Затем переменил тему.
Однако моя жалоба на работу вслепую возымела, должно быть, некий эффект, поскольку в пятницу ко мне начали поступать сведения.
С утренней почтой пришел счет за электричество более чем на 12 фунтов и неприятное письмо на типографском бланке, извещавшее о том, что, как им известно, вышепоименованный предмет собственности Военного ведомства удерживается вами (т. е. мной) вопреки какой-то там статье Закона об армии. Его следует вернуть сотруднику, в данном случае — в кабинет по особым вопросам: Военное министерство, Лондон. Слово «вернуть» было вычеркнуто и вместо него вписано «доставить лично»; сверху было нацарапано: «личное офицерское оружие пистолет „кольт“ 45-го калибра». Послание заканчивалось так: «В установленном порядке вам сообщат, будут ли предприняты дальнейшие действия». Я аккуратно отправил это в мусорное ведро под раковиной и налил себе чашку крепкого чистого кофе «Блу маунтин». Я стоял там в то холодное апрельское утро, держа в ладонях горячую чашку с кофе, и тупо смотрел на трубы, покалеченные и горбатые, на блестящие покатые крыши, на задние дворы, где высились деревья с набухшими почками и висели простыни и рубашки в цветочек. Я взвесил заманчивую мысль, не вернуть ли мое все еще не проснувшееся тело во все еще теплую постель. Неохотно включил душ.
Около одиннадцати часов утра Элис вошла в мой кабинет с треснувшей, в розочки, чашкой «Нескафе», со взглядом василиска и новой папкой с зеленым шнуром. Вручив мне все эти три предмета, забрала авторучку, которую я позаимствовал у нее неделю назад, и вышла из комнаты. Я отложил в сторону цепочку из скрепок, над которой трудился, и начал листать папку. На ней стоял обычный штамп бюро занятости и крупная надпись фломастером «14143/6/С». Отпечатанное на светло-зеленой бумаге, это было еще одно досье на человека, которого мы называли Сойкой. Я никогда раньше не видел зеленых досье, но оно имело более высокую категорию допуска к секретным материалам, чем обычные белые. Я прочел о его успехах в университете и о занятиях психологией по Юнгу (отчислен после двух лет обучения), и о безуспешной попытке пристроиться в деревообрабатывающей промышленности. Папка содержала обычное изложение карьеры Сойки до июня 1942 года, затем, вместо пробела в истории, я прочел о Сойке, в то время Христиане Стаковски, завербованном польской армейской разведкой, базировавшейся в Лондоне. Он совершил два очень рискованных путешествия на юг Польши, во второй раз самолет, который должен был забрать его, на связь не вышел. Следующее появление Сойки из ниоткуда состоялось в Каире, где он отчитался перед Польской армией, наградившей его в декабре сорок второго года орденом «Виртути милитари»