Ее впечатляющая библиотека занимала в прежнем доме всю столовую. Здесь же Сашины книги заполонили весь дом.
У нее было множество увлечений: кулинария, музыка, аэробика, книги и я. Вернее, я знал только о них. Я никогда не спрашивал, какое из увлечений является для нее главным. Не потому, что боялся оказаться на пятом месте из пяти. Я был бы счастлив оказаться пятым и даже вообще попасть в список.
Я обошел столовую, потрогал гитары и виолончель, взял саксофон и сыграл несколько тактов из старого хита Гари Ю. С. Бонда «Квартет на троих». Саша учила меня играть. Не могу сказать, что я добился выдающихся успехов, но получалось неплохо.
Честно говоря, я взял сакс не для практики. Можете считать это романтичным или отталкивающим, но мне хотелось прикоснуться губами к тому месту, которого касались губы Саши.
На завтрак я съел три пышных сырных энчиладас и запил их ледяным пепси. Если я доживу до нарушения обмена веществ, то в один прекрасный день пожалею, что не признавал правил здорового питания и относился к еде как к развлечению. Но, слава богу, пока я нахожусь в том счастливом возрасте, когда никакие излишества не в состоянии испортить талию в семьдесят восемь сантиметров.
Поднявшись наверх в спальню для гостей, которая стала моим кабинетом, я сел за письменный стол и пару минут разглядывал фотографии отца и матери. Ее лицо сияло добротой и умом. Его — добротой и мудростью.
Я редко видел свое лицо при свете. Когда несколько раз я смотрелся в зеркало, то ничего не мог понять. Это угнетало меня. Как могут лица родителей сиять благородством, а мое оставаться загадкой?
Может быть, их отражения тоже казались им таинственными?
Я сомневался в этом.
Возможно, я находил утешение в том, что Саша любит меня — примерно так же, как кулинарию или даже аэробику. На равенство с книгами или музыкой я не претендовал. Хотя и надеялся.
В моем кабинете среди сотен томов поэзии и справочников (как моих собственных, так и отцовских) был толстый латинский словарь. Я посмотрел, как по-латыни «пиво».
Бобби сказал: «Carpe cerevisi». Лови пиво. Все было правильно.
Мы были друзьями, и я знал, что Бобби никогда не учился классической латыни. Следовательно, он положил меня на обе лопатки. То, что он посмеялся надо мной, было проявлением истинной дружбы.
Я закрыл словарь, отложил его в сторону и взял лежавший на столе экземпляр книги, в которой описал свою жизнь как жизнь ребенка, осужденного на вечную темноту. Эта книга была бестселлером четыре года назад, когда я думал, что знаю смысл жизни. Лишь потом до меня дошло, что беззаветная любовь матери и ее желание избавить сына от болезни сделали меня ребенком с плаката, посвященного Судному дню.