Койоты, которых было пятьдесят-шестьдесят, раздались в стороны и пропустили машину.
Я боялся, что они попытаются влезть в разбитое окно. Справиться с этими зубастыми созданиями было бы труднее, чем с обезьянами. Но они, не проявляя интереса к жестянке с человеческим мясом, снова сомкнули ряды за задним бампером.
Преследовавший нас отряд свернул за угол и встретил стаю. Изумленные обезьяны взвились в воздух, словно подброшенные трамплином. Они были умны и немедленно отступили. Койоты погнались за ними.
Дети повернулись и радостно заулюлюкали им вслед.
— Это не мир, а помесь цирка с зоопарком, — сказала Саша.
Доги увозил нас из Уиверна.
Пока мы были под землей, облака рассеялись, и высоко в небе повисла луна, круглая, как часы.
Поскольку полночь еще не наступила, мы развезли ребятишек по домам, и это было просто чудесно. Слезы не всегда бывают горькими. Когда мы совершали объезд, слезы на лицах родителей были сладкими, как благодать. Лилли Уинг, держа на руках Джимми, смотрела на меня, и я видел в ее взгляде то, что когда-то мечтал увидеть. И все же то, что я видел теперь, в настоящем, было не таким, каким могло бы стать в прошлом.
Наконец «Хаммер» подъехал к моему дому. Мы с Сашей и Бобби предложили отпраздновать удачное окончание экспедиции, но Рузвельт предпочел сесть в «Мерседес», отправиться на свой красивый «блюуотер», стоявший в бухте, и надеть на распухший глаз пиратскую повязку с сырым бифштексом.
— Детки, я старею. Вы веселитесь, а я пошел спать.
Так как у Доги сегодня на радиостанции был выходной, он назначил ночное свидание, словно абсолютно не сомневался в том, что вернется из страны Нигде и отправится танцевать.
— Слава богу, у меня хватит времени принять душ, — сказал он. — Я воняю, как обезьяна.
Пока Бобби и Саша грузили наши доски в ее «Эксплорер», я вымыл окровавленные руки. Затем мы с Мангоджерри и Орсоном перешли в столовую, ныне музыкальную студию Саши, послушать кассету, которую я слышал уже дважды. Завещание Лиланда Делакруа.
Но кассеты, оставленной в магнитофоне после того, как я дал ее послушать Саше, Рузвельту и Мангоджерри, на месте не оказалось. Видимо, она исчезла одновременно со зданием, давшим пристанище «Загадочному поезду». Если Делакруа никогда не кончал с собой, никогда не принимал участия в проекте, никогда не бывал на той стороне, то и завещания не оставлял.
Я подошел к полке, на которой Саша хранит записи всех своих песен. Копия завещания Делакруа, названная «Текила с бобами», была там, куда я ее поставил.
— Она будет чистой, — сказал я.