Как только новоявленный гуру достигает, как ему кажется, понимания всех процессов — он попадает в ловушку собственных рассуждений. Мы говорим не то, что думаем; слышим не то, что говорим; и принимаем решения на основе синтеза неправильно понятого, сказанного, услышанного. Каждая хорошо сформулированная теория — всего лишь красиво упакованная ложь. Иногда подтверждаемая практикой и дающая некоторый результат, но лишь до тех пор, пока модель, на которой она базировалась, не изменяется воплощением самой теории. После этого наступает время другой модели, которой еще нет. И так по кругу без конца. Ценность любой теории не в соответствии истине, а в убедительности для той или иной общности людей.
Для себя я давно решил, что для правильного, приятного и результативного путешествия стоит придерживаться какого-то одного берега, иногда вглядываясь в изгибы противоположного — а метание между берегами только родит поперечную волну и не приведет ни к какому продвижению к пункту назначения.
Но в любом случае невозможно самому додуматься до всех частностей, а знать их побольше порой жизненно необходимо. Поэтому, как говориться — всякое лыко в строку. Послушаем, что нам скажут профессиональные исследователи чужих и собственных заблуждений.
Я бросил обе кассеты в кейс — к уже полученным раньше.
— Что-то Аньку не видно? — мне показалось, что теоретический разговор пора сворачивать — он меня изрядно утомил.
— В Москве Анька. Венчурный фонд учреждает. Будет раздавать на месте инвестиции и научные гранты за прикладные исследования.
Вот всегда все происходит не так, как предполагаешь?
— Разве вы не вместе? — Я не то, чтобы рассчитывал на Стрельцову, но почему-то мне стало приятно, что она не здесь, а где-то далеко и одна.
— Вместе, — не подтвердил мои ожидания Фролов. — Только я здесь, а она в Москве.
Он меня совсем запутал, а я желал получить исчерпывающий ответ.
— Подожди-ка, Сардж, — я начинал заводиться от неопределенности, — когда я ее сюда привез, я был твердо уверен, что у вас здесь будут… ну… шуры-муры, все такое. Я что-то неправильно понял?
— Правильно. Знаешь, дружище, все так запутано. Сложно все. Ты же помнишь Юленьку? Ну вот, обжегшись на молоке, дуешь на воду. Посмотрим, что будет через год.
— А разве ты не знаешь?
— Знаю. С очень высокой вероятностью. Но мир меняется, Зак. Вроде бы и незначительно пока, но меняется. Я могу ошибиться в частностях. Знаешь, что недавно мне сказал Уилкокс по поводу антисоветских настроений в Сенате? Выступал какой-то ковбой из Техаса, но ему аплодировали очень активно. Дословно это звучало так: "…стоило показать русским, что мы не очень желаем видеть их в числе своих постоянных врагов, как они приняли эту вежливую фразу за приглашение! Есть ли сейчас в Соединенных Штатах хоть один университет, в котором не училось хотя бы десятка русских? Они наводнили мир, как тараканы, разбежавшиеся из-под московского тапка!" Он здорово преувеличил, но, поверь мне, в той действительности, где мы с тобой все-таки закончили наш институт, ничего подобного не было. Очень скоро они все посчитают и начнут соображать — откуда у коммунистов в России деньги на обучение своих студентов в Итоне, Йелле, Оксфорде, Кембридже, Гарварде и Сорбонне? А сколько стажеров на ведущих предприятиях? Кости могут лечь и так и так — все зависит от наших решений. Поэтому — посмотрим, что будет через год.