Начались погромы. Толпы на улицах то вливались в лавки и квартиры, то выливались обратно. Из разбитых окон доносились. приглушенные крики, рыдания. На улицы летели товары, всякая утварь, подушки, перины. По городу носился пух. Иногда с треском и звоном падало на камни пианино.
Около разбитых лавок шныряли, согнувшись, бабы - были видны только юбки с шерстяными чулками.
Повсюду качались расстегнутые шинели с болтающимися назади хлястиками и с оттопыренными карманами. В руках узлы с добычей.
Посреди мостовой, без фуражки со взлохмаченной головой покачивался парень-солдат, весь обвешанный будильниками. Будильники звенели и стучали.
Ему повстречался казак:
- Эй ты, ежова голова с бубенцами, на кой тебе ляд эти погремушки? Ты бы еще соску в рот взял!
Парень остановился, тупо посмотрел на казака, а потом снял ожерелье из будильников и с треском бросил его о мостовую.
- Да ну их ко всем чертям! - и закачался дальше.
В деревнях такие шайки были еще страшнее. Требовали самогона, убоины и девок.
Бабы судорожно хватались за свою скотину и не отдавали. Одну хозяйку, вцепившуюся в свою телку и навзрыд причитавшую, никак не могли оторвать. Тогда взяли тесаки и рубанули ее по рукам. На глазах у окровавленной бабы зарезали телку.
Большинство солдат бросилось на железные дороги. Около станций и полустанков кипела серая масса. Среди нее, хотя и без погон и кокард, выделялись офицеры.
На одной из станций толпа загудела около одного высокого подтянутого человека с седою бородкой и в офицерском полушубке.
- Смотри, да ведь это генерал, что завсегда был против комитетов.
- Да чего с ним разговаривать, не пущай его в вагон!
- Да двинь его хорошенько !
- Чего там, просто приколоть его!
Внезапно всех покрыл спокойный голос:
- Стой, земляки ! Не трожь генерала. Я его знаю, он наш сибиряк. У него знаменитая боевая деятельность.
Все обернулись на голос. А тот еще громче:
- Говорю тебе, обозное дышло, не лезь на генерала! Сам небось пороха не нюхал, так хочешь, покажу тебе, чем пахнет?
Генерал отодвинул рукой стоявших рядом и неторопливо скрылся за станцией.
В теплушках ехали уже мирно. Ехали неделями. Поддерживали огонь в печурках, закусывали и разговаривали. К офицерам относились дружелюбно и с сожалением. Помогали устроиться, бегали за кипяточком, всячески старались услужить. Нельзя было только говорить о войне. Сразу ощеривались и грозились выбросить из вагона.
- Не замай нашей совести, сами знаем, - сказал один, сжимая кулаки.
В дороге быстро темнело. Около печурки и во всех углах велись всякие разговоры.