— Я по-прежнему тебя не понимаю.
— Что ж, тогда скажу прямо, — ответила Чар. — Говоря попросту, если бы мне удалось выдать тебя за Джарвиса, он отвалил бы мне кучу денег. Он был бы мне благодарен, а у таких людей — я-то их хорошо знаю — благодарность всегда выражается в денежных знаках. Дайте ему то, чего он хочет, — и не будете больше знать нужды, подведете его — и можете умереть у него на пороге, он на вас больше и не взглянет! Теперь я его подвела — точнее, это ты, Мона, подвела меня!
— Не многовато ли ты от меня требуешь? — пробормотала Мона. Несмотря на всю серьезность ситуации, от такой наглости она невольно улыбнулась.
— Я еще не кончила! — рявкнула Чар. — Мне надо на что-то жить. На Джарвиса Леккера теперь можно не рассчитывать. Что ж, он свое дело сделал — по крайней мере, эти три месяца я прожила безбедно.
— А теперь хочешь, чтобы тебе помогла я?
— Ну наконец-то дошло!
Мона поморщилась.
— Но, Чар, я не могу дать много. Откровенно говоря, собственных денег у меня практически нет. Я надеюсь найти себе какую-нибудь работу, а пока живу за счет матери…
— Повезло тебе — есть мать, готовая тебя кормить!
— Я знаю.
— И твоя матушка тебя просто обожает, верно? Восхищается, считает тебя совершенством во всем…
Мона быстро взглянула на свою собеседницу. Кажется, она начинала понимать, к чему клонит Чар.
— Жаль будет, — протянула Чар, и голос ее стал опасно-вкрадчивым, словно шуршание змеи в траве, — очень, очень будет жаль, если ее любовь, ее вера в тебя обернутся… ужасом и омерзением.
— О чем ты говоришь?!
Чар вытащила изо рта сигаретный мундштук и стряхнула пепел.
— Мне нужно не меньше тысячи фунтов.
Мона застыла словно парализованная.
— Это невозможно, — проговорила она несколько секунд спустя.
Чар подняла брови:
— Драгоценности сейчас в цене. Повезло тебе — твой кузен Лайонел отлично умел выбирать изумруды и бриллианты!
Мона сжала кулаки, борясь с желанием ударить Чар.
Эта женщина осмелилась поганить своим грязным ртом подарки Лайонела! Подарки, драгоценные не своей стоимостью, а теми воспоминаниями, с которыми они были связаны. Минуты счастья, запечатленные в драгоценных камнях и сохраненные для вечности, в устах Чар превратились во что-то мерзкое, вроде оплаты содержанке.
И как унизительно, как невыносимо думать о том, чтобы продать эти подарки и заплатить Чар за молчание! Невыносима сама мысль о том, чтобы воплощение ее любви — бескорыстной, самоотверженной, любви наперекор житейской мудрости и всем житейским расчетам — переплавить в звонкую монету.
— Шантаж? Грязное слово, Чар.