Он снова ощутил напряжение, свидетельствовавшее о крайнем смущении, и поразился, когда вместо отказа Лотта закрыла глаза и покорно опустила голову. Эван осторожно оголил ее плечо и прильнул губами к матово светящейся коже. И без того низкий вырез платья, лишившись поддержки, сполз еще ниже, почти полностью обнажив пышную грудь. Лотта не делала попыток поправить его, несмотря на многочисленных зрителей, следивших с улицы за сценой, которая разворачивалась в доме.
Эван и сам не знал, насколько далеко может зайти, но лихорадочный жар в крови требовал выхода. С того самого момента, как Лотта показалась из кареты, запутанные и противоречивые эмоции захлестнули его. Ему было необходимо, чтобы она действовала как бесстыдная кокотка. Но все внутри страстно желало вновь испытать ту сладкую, доверительную близость, которой наслаждался прежде.
Его рука соскользнула ниже и охватила округлость груди.
— Эван! — мольбой прозвучал ее голос. — Окно…
— Какие нежности! — усмехнулся он. Потянувшись вперед через ее голову, задернул шторы и мягко подтолкнул ее вниз, так что Лотте пришлось ладонями упереться в крышку рояля, который стоял прямо перед ней. Эван снова потянул вниз вырез платья, ее грудь упруго высвободилась, полная и округлая, и мягко легла в его ладони. Он нежно сжал, провел вверх до сосков пальцами и, захватив их, слегка потянул, заставив тело Лотты трепетать.
Одновременно вожделение жалом вонзилось в его плоть, пришпоривая и воспламеняя. Его руки сами потянулись к ее юбкам, которые тут же оказались у самой талии. Расстегнув панталоны дрожащими от лихорадочного нетерпения пальцами, которые отказывались слушаться, Эван первым же движением вошел в нее.
Дальнейшее очень походило на жаркий, не поддающийся рассуждениям, безумный порыв. Она сжимала бедра плотнее, предугадывая его движения, из его груди вырывался невольный стон наслаждения. Охватив ее бедра, он погружался в нее снова с тем нестерпимым наслаждением, которое все ближе и ближе продвигает к безумному блаженству. Рояль потрескивал и покачивался в такт каждому движению, грудь Лотты вздрагивала, возбуждая и подхлестывая и без того безумную страсть. Эван почувствовал, что летит и внутри его все взрывается, унося разум и вырывая из груди громкий крик.
А потом все кончилось. Наслаждение отступило, как прилив, и оставило лишь невероятное сожаление, почти шок от того, как он все это сделал и почему обошелся с ней так грубо. Он освободился от желания, но осталась та холодная боль, которую Эван ощущал глубже, чем физическую. Он поправил одежду, отстраненно подумав о том, что руки все еще немного подрагивают.