... Мелькали дни, в томительной тоске проходили месяцы, а в ушах Мурата не переставал звучать шепот Заремы: «Таймураз! Ой, Таймураз! Я жена твоя, Таймураз, а ты оставил меня!... » Он мучил его, бросал в омут отчаяния, настырно внушал: Зарема никогда, НИКОГДА не будет принадлежать ему. Таймураз заслонил собой для нее весь мир...
И чем больше терзал он себя размышлениями о подленькой роли в этой трагедии доброй и чистой горянки, тем яснее ему становилось, что поправить положение можно лишь одним способом: Таймураз должен возвратиться к Зареме. Как может человек, узнав, что у него родился сын, жить в отдалении от него? Мурат был убежден, что сумей он сообщить другу о Тамурике, тот, пренебрегая опасностью смерти, поспешит в Хохкау. Женившись на Зареме, он склонит к примирению Дахцыко...
До облюбованного Дзамболатом склона горы напрямик полкилометра. Но добираться до него час, а то и больше, потому что напрямик в гору не взберешься. Узенькая тропинка спиралью вьется вверх, подступая к вершине, и вдруг обрывается, упершись в выбранный Гагаевыми участок.
Человек, взбирающийся в гору, виден отовсюду. Горцы поглядывали на склон горы, по которому вот уже два года карабкаются вслед за отцом его восемь сыновей. Едва светлела вершина горы от первых лучей поднимающегося солнца, девять фигур, вытянувшихся цепочкой, перебирались через речку и упрямо начинали ползти вверх; и казалось, что все они связаны друг с другом невидимой веревочкой. Позади шел четырнадцатилетний Шамиль. Плетеная корзинка со свежевырытой землей топорщилась на его спине огромным горбом, придавливающим юношу к самой земле, норовившим опрокинуть его, утащить в пропасть. Молодой горец стонал, качался, ноги его скользили, из-под подошвы выпрыгивали мелкие камешки и легко, играючи уносились в пропасть. Дыхание у Шамиля сбивалось, он был близок к тому, чтобы поддаться соблазну и помчаться вниз наперегонки с камнями. Сдерживал его только пример брата Урузмага, который был старше его всего на полчаса и которому приходилось так же нелегко, корзина на его спине была не менее тяжела и тоже пыталась смять его волю, покорить, выбить мужество, а паренек, помогая себе руками, сбивая ногти о камень, карабкался в гору, к мечте отца и братьев... Разница в год-два незаметна, когда тебе уже за двадцать. А между четырнадцатью и двадцатью каждый месяц жизни прибавляет сил мышцам и крепости костям, ловкости и упорства. Урузмаг и Шамиль пошли в отца своей волей и настойчивостью. Но сила еще не та, кость гибкая, гнется под тяжестью, и как ни пытаются они идти вровень с братьями, — отстают. Тревожно поглядывал на них отец. Он охотно освободил бы их от невыносимо тяжкого занятия. Но не может. Нужно, обязательно нужно подготовить хотя бы маленький клочок земли, чтобы весной можно было что-то посадить. За зиму ему пришлось влезть в долги: подзанял муку, а отдавать из чего? Он сейчас не имеет права думать о том, что бывают и неурожаи, засуха, а порой и ежедневные дожди. Надо жить одной мечтой, одним желанием: поскорее перенести на склон горы столько земли, чтобы получился участок, пригодный под картофель и кукурузу. Из года в год они будут его расширять, укреплять, будут лелеять, каждую осень таскать навоз, чтобы накормить землю вволю удобрениями. Они привыкнут карабкаться по каменистым карнизам. Он верил в это, потому что знал: человек ко всему может привыкнуть. И этот труд перестанет быть адом, только бы пересилить муки усталости и вдохнуть побольше кислорода в легкие...