— Эти-то, незнакомцы, сюда идут, — хрипло произнес Дахцыко.
— Идут, говоришь? — Асланбек приложил руку к глазам...
Если сам почтенный Асланбек заинтересовался незнакомцами, то не грех и всем остальным посмотреть на них. Незнакомцы медленно поднимались в гору, приближаясь к нихасу. Впереди, положив руки за спину, шел пожилой горец. Уже была видна его пышная борода. Следом за ним двигались остальные...
— Один остался возле арб, — заметил Иналык.
Хамату не терпелось продолжить рассказ, и он, кашлянув дважды, вновь заговорил:
— Ну а вы, почтенные, знаете, какой гордый Дзабо.
— Извини, Хамат, — прервал рассказчика Асланбек и, кивнув на незнакомцев, сказал: — Кем бы они ни были, встретим их как полагается. Они — гости аула, выскажем им наше уважение...
— Не сомневайся, Асланбек, — сказал Хамат. — Не подведем тебя.
На нихасе воцарилось молчание... Достигнув поляны, пожилой горец, не оглядываясь, ладонью руки остановил своих спутников, а сам приблизился к старикам. Все почтительно поднялись. Один Асланбек не шелохнулся. Горец остановился в пяти метрах от них.
— Да будут дни ваши светлы! Да будет жизнь ваша длинна и красива! — произнес он традиционное приветствие.
Асланбек слегка приподнялся с места:
— Пусть добро и счастье сопровождают и твои шаги, добрый человек!
Незнакомец, видя, что старец хочет встать, жестом попросил его не делать этого:
— Сидите, сидите, не князья мы, не такие уж знатные люди, чтобы почтенный горец встречал нас стоя.
— Разве мы не осетины? — возразил ему Асланбек. — Или забыли обычаи отцов наших? Гость — божий дар. Не встретить его, как подобает горцам, — значит, навеки опозорить свое имя... Проходи сюда, садись рядом с нами, дорогой гость...
Незнакомец попробовал протестовать, сказал, что он может и постоять, что он недостоин такой чести, да старики усадили его. Поговорили о погоде, о том, что весна нынче ранняя, что реки могут выйти из берегов и тогда жди беды. Но на небе есть еще добрые силы, и они не дадут погибнуть горцам. Гость держал себя чинно, благородно, без подобострастия, не заискивал, хотя просьбу предстояло ему высказать серьезную. Он ничем не выдавал своей тревоги и беспокойства, держал себя как человек, знающий себе цену, который не потерпит грубости и унижения. Домотканая черкеска на нем была чиста, опрятна, но обшлага рукавов выдавали ее солидный возраст. Зато кинжал огромный, доброй чеканки, тонкий пояс, перехватывающий талию, отделан медью, папаха из серого каракуля, на ногах легкие изящные сапоги без каблуков. Сыновья его стояли молча, застыв, точно изваяния, картинно положа руки на кинжалы.