Мурат опешил. Что она говорит? Разве это возможно?
— Послушай, Зарема, — сказал он несмело. — Ты же... Как же к Асланбеку? Обычаи...
— Я Таймуразу ЖЕНА, — сказала она убежденно, удивляясь, как это он не понимает. — Жена я. Он погиб, теперь я должна возвратиться под ту крышу, где он жил...
— Не примут, — вслух подумал Мурат.
— Я жена Таймуразу! — закричала она. — Перед Богом!
Потом, когда они были на полпути к пещере, она, отдышавшись после карабканья на очередной утес, сказала:
— А не примут — возвращусь в свою пещеру и буду здесь жить...
Нет, она оказалась отчаяннее, чем предполагал Мурат. Или она и в самом деле убеждена, что ее примут в доме Тотикоевых?!
Солнце скрылось за громадой гор. Приближалась ночь, загоняя домой всех, кто находился за пределами аула. Переговаривались через забор соседки. Старики на нихасе заканчивали свои немудреные беседы. Детвора бегала шумной ватагой. И вдруг все замерли. Точно страшная весть передалась от дома к дому, парализовав весь аул. Никто и слова не вымолвил. Все застывшим взглядом уставились в сторону гор.
На нихасе востроглазый Хамат первым заметил эту одинокую фигуру, направлявшуюся к аулу. Ее невозможно было не узнать, эту быстроногую, с повадками мальчишки девчонку. Ее столько времени безуспешно искали, даже в Кабарду гонцов посылали, а она сама явилась. Сейчас она не была похожа на белоснежное облако, что так беззаботно носилось по горам и аульской улице несколько месяцев назад. Старики удивленно вперили взгляд туда же, откуда не мог отвести своих глаз Хамат, и сами замерли.
Зарема шла, не глядя по сторонам. Босые ноги ее мелькали под длинным темным платьем. Сима узнала свое платье и даже вскрикнула, но тут же умолкла. Выдай она, что платье ее, — и брат окажется на грани гибели, потому что больше никакого доказательства не понадобится для обвинения его в участии в похищении Заремы. Казалось, она не замечала, какими напряженными взглядами провожали ее аульчане. И дети, эти вечно беспокойные существа, прониклись озабоченностью старших, умолкли, уставившись на Зарему.
Со всего аула просматривается эта дорога, что нависает над нихасом, сбегая к единственной улице аула неширокой колеей. А Зарема шла — позор! — с непокрытой головой, босая, шла одна, заставив Мурата задержаться возле леса, так как чувствовала, чего ему будет стоить их совместный приход в Хохкау. Она была тверда в своем намерении одной преодолеть этот километр позора, стыда и гнева. И теперь она с тощим узелком, в котором угадывалась кастрюля да тихо позванивали две ложки, шла навстречу своей судьбе.