», № 6
Катя милая, я только что прибыл в этот далекий китайский город и шлю тебе привет. Уже двое суток как я не вижу никого, кроме китайцев. Я так слаб в русской географии, что даже не знал, что проеду длинной полосой Китая. Я остановился здесь в совершенно европейской гостинице, но на так называемой пристани, где ничего нет, кроме магазинов и базаров, и никого, кроме туземцев и пестрой, разнородной толпы. Выступаю завтра.
Целую тебя. Твой К.
1916. IV. 6. 12-й 4. y. Харбин, «Moderne», № 6
Катя милая, пишу тебе лишь несколько слов, ибо в сущности писать нечего. Я радуюсь на новые впечатления Дальнего Востока, маленькие беглые услады глаз и души. Все китайцы, проходящие по улицам, похожи на изваяния, их лица — непроницаемые маски, и достаточно одного дня с ними, чтобы видеть, как непроходима пропасть между нами и ими, как различны должны быть у китайской и арийской расы все явления мироощущения, все понятия Красоты и Гармонии. Радостно-забавны и японки — кошачья порода. Но здесь их еще мало. С другой стороны, я огорчен весьма малыми сборами. Не время сейчас выступлений, и слишком для этих людей мудрено то, что я даю. Это огорчительно и внутренно и внешне. Не знаю, ухитрюсь ли я съездить на 10 дней в Японию, как предполагал. Выяснится в течение ближайших дней. После Сибири, неизменно солнечной, здесь скучные туманы. Сегодня, кроме того, ветер, сбивающий с ног. Приходится сидеть дома. Мечтаю о настоящем доме, чтении и писании. Обнимаю тебя, моя милая и родная. Мыслю о Москве и Ладыжине радостно. Твой К.
P. S. Высылаю сочинения Ксенофонта — книга Нилендера.
1916. IV. 11. 2 ч. д. Владивосток. Гост. «Европа», № 30
Катя милая, я достиг предельной точки Русского царства и предельной черты своей, частию счастливой, частию злополучной, поездки. Я рад. Еще несколько прескучных мне выступлений — и я свободен.
Сегодня «Вечер Поэзии». Я во всех последних городах, телеграфически, переменил порядок выступлений: «Любовь и Смерть» как нечто более сложное на 2-м месте.
Сейчас гулял один — я люблю одинокие прогулки, они дают больше — по Владивостоку. Праздничная, разряженная толпа, малоинтересная. Но родное Море, то тут, то там глядящее из-за нагромождений домов, пленило душу, осенило ее своим вечным священным Ритмом. И та препакостная хибара, в которой вчера ночью, после 2-часовых поисков, нашлось пристанище, имеет хоть одно достоинство — она стоит над Морем.
Я писал Нюшеньке о своих тревогах последних дней. Один день в Харбине я думал, что Елена умирает, но это была лишь такая же лихорадка, какую я перенес в Томске, бурная, с великой усталостью, с сорокаградусной температурой и быстро проходящая. Сейчас остался только сильный кашель.