Не знаю, что сказать о моей деревенской жизни. Тесно у нас там, почти как в избе. Миррочка все время на воздухе с соседними детьми, с кошкой, с собакой, с козами. Она мало читает и слава Богу, она очень успокоилась нервно. Умница она, острая чрезвычайно. На днях ее Елена подстригла, и она уморительно напоминает Нинику. Елена поит и кормит нас, весь день за стряпней, измучена, но бодра, пьет крепкий чай и курит без конца, все по-прежнему. Я по часам гуляю, перевожу, собираю хворост для топлива, перевожу, собираю хворост, читаю. Каждую неделю дня два-три провожу в Москве. В данную минуту я уже 3-й день в Москве и пробуду еще дня два. Нюшу я очень люблю, и мы с ней дружны безоблачно. Но здесь, в доме, — я писал тебе, — я чувствую себя дома лишь у себя в комнате и у Нюши. С Таней мы взаимно-ласковы, но друг к другу не заходим в комнаты почти никогда. Присутствие Людмилы Евграфовны мне скорей неприятно. Присутствие Сипачевых просто ненавистно, хотя я стараюсь не замечать их. Тебя я чувствую всегда здесь, хотя тебя здесь нет.
Моя милая, твои последние весточки такие тоскующие. Тебе очень тяжело без Ниники, без меня, без всех нас. Я слышу через строки твой живой голос. И я так люблю тебя. Ни с кем не мог бы тебя сравнить. Другой тебя нет на земле, нет среди звезд.
Целую твои глаза, целую родное лицо, всем сердцем люблю тебя и верю, что разлука теперь скоро кончится. Твой Рыжан.
28 сент. 3 ч. д.
Юноша еще не пришел, и я пользуюсь случаем написать тебе сколько-нибудь еще. Ты говоришь, что ты ничего не знаешь, что делается в мире. Но и мы здесь мало что знаем. Ни книг, ни газет из-за границы. Ничего, кроме агитационных листков в Москве. Нельзя же серьезно относиться к произвольным сведениям, партийно освещенным. Те, которые приезжали из-за границы (я сам никого не видел, лишь слышал), говорят, что и во Франции, и даже в Германии, и даже в Польше давно началась нормальная трудовая и светлая жизнь. Из общих знакомых ни о ком нечего сказать. Впрочем, я бываю лишь у Поляковых (Ал. Ал.) и у Юргиса. Ко мне приходят немногие. Сейчас была прелестная японка, Инамэ Ямагато, мы очень нежны друг к другу.
На хризантеме я кончаю. Увы, юноша явился. Я посылаю тебе еще «Сонеты» свои и «Египет. сказки». Может быть, подаришь кому-нибудь.
Черноглаз, обнимаю тебя. Люблю, милая. Твой К.
1920. 31 янв. Москва
Катя милая, неделю тому назад отсюда уехал поезд на Урал, и я послал со знакомыми пакет, в нем мое письмо, письмо М. Сабашникова, две книги от него и две от меня, также два №№-а «Вестника театра»… От тебя все нет писем. Не понимаю, что это может значить.