Я отдал в Госуд. изд-во книжечку «Песня Рабочего Молота», она набирается. Готовлю «Революционная поэзия Европы и Америки». На днях вышлю тебе книжку новых моих стихов (выйдет через неделю — «Перстень»).
Моя любимая, целую тебя. Пишу закрытое письмо. Твой К.
Москва. 1920. 4. февраля н. с. Утро
Катя милая, над твоими письмами ко мне какое-то заклятие. Они до меня не доходят, я давно-давно от тебя ничего не получал. Может быть, это лишь промедление почты. Мне печально. Таня получает от тебя одно письмо за другим, а я нет.
Эти последние две недели у меня был ряд выступлений. Большим успехом сопровождалось чтение стихов, посвященных имени Герцена, в Большом театре и, в особенности, в Малом театре, где я, кроме того, говорил речь на тему, что как неосновательно было когда-то рассуждать о «белой» и «черной» кости, так и теперь нельзя говорить особливо — «пролетарская кровь», ибо всякая кровь — алая и ищет счастья, кровь ли кузнеца, стоящего с молотом у огня, или кровь поэта. Меня многократно прерывали взрывом аплодисментов. Нечто подобное было и два дня тому назад в Театре имени рабочего Петра Алексеева, где я говорил о фальшивости той ненавистнической философии, которая проповедует волчью логику вражды человека к человеку. Послезавтра я выступаю в Штабной школе на вечере «Старое и Новое творчество». Первое отделение занято речью кого-то обо мне и моим чтением стихов, посвященных Грозе и Огню. Меня, однако, весьма мало тешат эти выступления, и мне гораздо желаннее, как я писал тебе, сидеть за своим письменным столом и, не обращая внимания на холод и шум, мешающих, читать книгу за книгой. Прочтя по-гречески все четыре Евангелия, я прочел также Апокалипсис, к которому еще вернусь, и Деяния Апостолов. Сейчас только что прочел с наслаждением 1-e и 2-е послания Петра. В них много красоты и внутренней силы. Петр с детства мой любимец в Евангельской повести. Читал некие немецкие книги о Христе. Но мне не нравится та форма синкретизма, которая меня отталкивает и в книгах Штейнера, и у Блавацкой. Я беру, брать хочу всякое явление в его единственной отдельности. Все остальное есть мертвящая схема, умственный гербарий, религиозно-философская схоластика. Сколько бы ни было связи и сходства у явления с другими явлениями, лишь степенью его отдельной единственности оправдана жизнь и Вселенная.
Моя милая, я пойду сейчас на Лубянку и отправлю тебе через некоего человека это письмо с приложением печатных пустячков, которые все же могут быть тебе любопытны. Посылаю также письмо Миши Сабашникова и книги от него. Все это отправится к тебе с поездом, едущим через два дня на Урал.