Последние недели, несмотря на хлопоты, я работал неустанно и днем, и ночью. Если мы благополучно доедем до Ревеля, мы можем некоторое время отдыхать, не заботясь о заработке, а там позднее, оглядевшись, устроимся с заработком. Я буду хлопотать, чтоб нас впустили в Париж.
Милая, я писал тебе, что я был у Луначарского и по одному моему прочувствованному слову о тебе и Леле он тут же, при мне, продиктовал секретарю предписание Миасскому Исполкому, прося его озаботиться о вашем выезде из Миасса в Москву, ибо, как опытные литературно и знающие языки, вы ценны для Наркомпроса. Если ты подумаешь переехать в Москву и будут делать затруднения, напиши ему (Москва, Кремль, Анатолию Васильевичу Л.), и он пошлет соответствующую телеграмму. Верно, вас могут устроить в штабном вагоне. Я, однако, боюсь советовать тебе что-нибудь. Эти последние месяцы, только чтобы пропитаться вчетвером, а не жить впроголодь, как мы жили и как более жить уже стало нельзя, ибо силы кончились, я делал невероятные усилия и зарабатывал по 150 000 руб. в месяц. Грядущая зима в Москве грозит быть очень трудной, ибо дома разрушены холодом и мерзнут почти все.
Милая, мне больно, что я не знаю, как ты решишь и как сложатся твои обстоятельства. Я послал по 5000 руб. тебе, Нинике и Леле. М. Сабашникову я дал доверенность на мои получения, которые должны возникать в мое отсутствие, и, если они будут возникать, он будет переводить деньги тебе. Но это пустяки, и как бы я хотел помочь тебе, знать, что ты не нуждаешься. Мне больно, что я так мало делаю для тебя.
Любимая, любимая, с тобой должен был бы я быть больше, чем с кем-нибудь в мире, и меня с тобой нет. Ты лучше всех, Катя, я не устану никогда повторять тебе, что только ты дала мне узнать, какой высокой бывает женская душа. Какое счастье любить избранную одну, тебя, и, любя других, все-таки любить тебя одну, потому что другой, той, которая была со мной в лучезарной всеобещающей весне, — той, что была со мной в саду и, шутя, обрызгала меня цветущей веткой, и любила на Uetliberg’e и в Испании, и в Петербурге, и в Сулаке, той, которую я всегда любил, другой той нет, она одна, и через нее я стал всецело светлым и победил своих демонов. Где я ни буду, ты будешь со мной, Катя. Да хранит тебя Тот, Кто видит наши жизни, и да сбережет Он нам радостный миг свиданья в свободной красивой стране.
Целую, целую тебя. Твой К.
19 июля. 7 ч. в. Ревель
Катя моя милая, я продолжаю находиться в том, что я называю призмой чуда, то благого, то злого или только кажущегося злым. Виза французская от Палеолога в ответ на мою телеграмму, посланную Пети, получилась в двухдневный срок. Я был уверен, что немецкая транзитная виза будет дана тотчас, как и было обещано. В немецком консульстве солгали и визу мне не дали. Я употребил все влияния, — их было не мало, — но тщетно. Уперся консул Хенкель, которого мне хотелось назвать Henker