Когда, бросив ПТУ и тихие радости студенческого Владивостока, Аспирин впервые оказался в невзрачном корейском городишке, из нашептанных в пьяном угаре слов, грязных улиц, лающих погранцов, тупых потасовок и рваных разговоров перед юным Кормильцевым раскрылся удивительный мир.
Удивительность приграничной зоны Корейского Разлома состояла вовсе не в романтике конкистадоров, искателей приключений и прочих тилей-уленшпигелей. Но в выразительной атмосфере, с которой собравшийся сброд верил в удачу и грабил с этим непередаваемым чувством страну, разрушенную катаклизмом. Аспирин был мало знаком с природой Зоны Посещения Три-Восемь и, честно говоря, не интересовался. Подобные ему молодые люди из самых разных республик СССР устремлялись в эти края, влекомые не жаждой наживы, а тем более славы и приключений, но со жгучим стремлением убраться из опостылевших городов, от семьи и работы, тревог и забот, составлявших атмосферу, абсолютно убивавшую в жителе современных городов все живое.
Очень немногим удавалось вернуться обратно. Говорили, что были те, кто благополучно ушел на покой, заработал денег, не став инвалидом или душевнобольным. Слухи твердили, что удачливые сталкера́ на скопленное лаве отлеживаются на пляжах, причем за границей, попивая мохито и пощупывая загорелых мулаток. Назывались имена счастливчиков и даже рейды, в которых удалось заработать. Но то были байки – все это сознавали. Конечно, отправляясь за хабаром, каждый сталкер мечтал о чем-то подобном, но у корявой действительности имелось свое понимание ситуации.
Неизвестным «пизнесменам», решившим в начале восьмидесятых открыть бар и гостиницу на опасной территории города Тончон, потребовалось полгода на то, чтобы учредить нычку для любителей риска. Правда, условия были сложные. Гостиница, вернее, «хотель» (через «е», не через «э») стала первым публичным заведением, построенным в советской приграничной зоне. Разумеется, с бизнесом все было непросто.
Старый бар в Ким-Чхэке защищали приморские группировки. В отличие от него хотель в Тончоне отношения к криминалу не имел. Заведение берегли пограничники, точнее, специальное подразделение вооруженных сил Советской Армии, созданное для охраны «русского» отрезка периметра. Последний раскинулся на территории бывшей корейской провинции Северный Камгён почти на пятьдесят километров от Японского моря до рек Ялу и Туманган.
Русские «камгёнские» погранцы подчинялись непосредственно Министерству обороны СССР, общим директивам совбеза ООН и плевали на все, кроме внутренней дисциплины. В первые годы после появления Зоны Разлома, в воздухе витала идея полной зачистки зараженной территории и ликвидации населяющих ее уродов. Мутантами считалось все, что смогло пережить катаклизм и подавало признаки жизни. В том числе местное население, не успевшее свалить. Разбираться, кто из аборигенов сохранил человеческий облик, а кто нет, погранцам было недосуг, и они безжалостно мочили все, что двигалось. «Спасти мир от заразы Зоны!», – так звучал бравый лозунг камгёнских стрелков. Резолюция Реэмиграции, однако, сильно охладила их пыл и, скажем откровенно, даже повергла в некоторый ступор. Отныне директивы