Эмма прошла так близко, что ему пришлось отступить глубже в тень деревьев.
Эмма вышла на лужайку и села на доску качелей, привязанных к толстой ветке баньяна. Она тихонько раскачивалась и мурлыкала про себя какую-то мелодию. Прислушавшись, Гидеон узнал мотив хулы, той самой, что Эмма танцевала на его свадебном луалу.
Лицо ее в лунном свете казалось бледным, в черных волосах мерцали серебряные блики.
«Она блистает на черном лике ночи, точно драгоценный камень в ухе эфиопа…» — вспомнилась ему строка из «Ромео и Джульетты».
При чем тут Шекспир? Разве Ромео и Джульетта любили друг друга сильнее, чем он любил Эмму? Разве они желали друг друга сильнее, чем он желал Эмму? Разве их любовь была безнадежней, чем его любовь к Эмме?
После того как спустя семь лет разлуки он вновь познал ее, не было ни дня, ни ночи, когда бы Гидеон, пусть только в мыслях, не обладал ею.
Ежесекундно он чувствовал ее тело, ее губы, ее язык, свежесть ее лона, шелковистость ее бедер, аромат мускуса и фиалок, присущий ей одной, заставлявший вздрагивать его ноздри…
Воображаемая и в то же время реальная, из плоти и крови, Эмма преследовала его повсюду, он бредил ей, он хотел ее всегда, каждую минуту, хотел до безумия… Он гнал от себя ее образ, но не думать о ней было выше его сил.
Да, он знал и желал многих женщин, но что они значили для него теперь? Особенно тяжелы были встречи с Джулией: он не мог без отвращения видеть ее. Как он был глуп, когда из ложного чувства чести и долга поклялся пред алтарем в верности этой злобной мелкой хищнице… Как мог он назвать ее своей женой? Он искалечил свою жизнь и жизнь Эммы. Этого он не мог себе простить.
И все же надежда, жалкая, как огонек меркнущей свечи, не покидала его.
Те немногие свободные часы, которые ему удавалось выкроить среди хлопот о ранчо, Гидеон проводил не с Джулией, не с беременной женой, пусть нелюбимой, но нуждавшейся, как ему казалось, в его внимании и заботе, а неизвестно зачем расчищал участок земли, купленный у китайца А Во через посредничество адвоката Мак-Генри. Он проредил лесок, закрывавший вид на океан и вершину горы Мауна Кеа, он работал до изнеможения и уже приступил к закладке фундамента дома, в котором мечтал когда-нибудь поселиться вместе с Эммой.
Напрасные мечты! Ребенок навеки связал его с ненавистной Джулией.
В отчаянии он сжал кулаки. Если бы Эмма позволила ему сказать хоть слово, он сумел бы вымолить прощение, высказал бы ей всю свою боль и нежность! О, как много он должен был сказать ей!
Качели медленно остановились.
— Эмма, — тихо позвал Гидеон.