Она молчала. Потом подняла глаза. Лицо ее было спокойно.
— Куда, — спросила она, — в Гонолулу?
— В Бостон, любимая. В Гарвардский колледж.
— О-о-о!
Это был стон смертельно раненного звереныша.
Никогда в жизни Гидеон не испытывал такого страха, никогда не видел такого отчаяния.
Юноша готов был разрыдаться, ведь он чувствовал ее боль как свою собственную.
— Я отплыву с острова первого числа следующего месяца, — тяжело выдохнул он.
— И ты… знал об этом еще до того, как мы встретились?
Он кивнул, не в силах произнести больше ни слова.
Она сдерживала рыдания, уголки ее рта подергивались.
— Эмма, — бормотал он, — но что я могу сделать? Мне ведь тоже больно.
— Если больно — не уезжай, — жестко ответила она. Высвободившись из его рук, Эмма рывками натягивала на себя платье.
Разгладив его на себе так тщательно, точно от этого зависела вся ее жизнь, она снова села на песок спиной к Гидеону, так, чтобы он не видел ее лица, слабо освещенного лунным светом.
Молчание затянулось.
— Первого числа я уезжаю в Гонолулу, а оттуда на «Галилео» — в Бостон. Это будет уже восьмое число.
— Бостон… — безразлично повторила Эмма и вдруг разрыдалась. — Скажи, скажи, что ты разыгрываешь меня! Скажи мне правду! Я же не вынесу этого… Бостон! Это так далеко, на другом конце света! Сколько ты пробудешь там? Сколько месяцев?
— Годы, любимая. Несколько лет. Не меньше четырех лет.
— Но ведь это целая вечность!
Он привлек ее к себе, сам чуть не плача:
— Эмма, я знаю, я не имею права просить тебя об этом, я понимаю, но если бы ты могла… Если бы ты могла обещать мне…
Она поспешно ответила, не дав ему договорить:
— Я буду ждать тебя. Да. Я буду ждать тебя, Гидеон Кейн, я клянусь в этом прахом моего деда… Возьми. Это самое дорогое, что осталось у меня от прошлого. С этим я отдаю тебе мою душу.
Эмма достала что-то из кармашка и вложила ему в раскрытую ладонь.
Он вгляделся: это был костяной рыболовный крючок, напоминавший по форме вопросительный знак.
Гидеон потрясенно вздохнул, пытаясь сглотнуть комок в горле. Он знал: такой талисман вырезался из кости умершего предка-жреца. Вместе с талисманом к владельцу переходила великая мана, необоримая сила заклятия, как говорили гавайцы.
— Я буду носить его возле самого сердца, Эмма! Я никогда не расстанусь с ним, дорогая! Но у меня нет ничего, чем бы я мог отдарить тебя…
— Мне ничего и не нужно, Гидеон. Ведь ты уже сделал мне самый дорогой в мире подарок — ты подарил мне себя. Ведь это так? Никто не сможет отнять тебя у меня. Ты же не станешь стыдиться меня и того, что у нас с тобой было?