не верю ни единому слову! Кажется, в «Болотах» Жид задается целью дать понять Анжель, насколько серьезно его чувство юмора? Алина машинально подняла глаза к секции книжного шкафа с буквой «Ж», но тут же раздраженно пожала плечами: «Моя дотошность тут ни при чем, нечего себя обманывать! Если я и начну что-то проверять, то с одной целью — отвлечься от того, что действительно должно занимать мои мысли. Да, я восхищаюсь автором, дерзнувшим уложить персонаж спать юношей, а разбудить от сладкого сна — девушкой, но мне не удастся ни сохранить уважение к собственным мыслительным способностям, ни научить студентов работать с текстом, если я застряну на месте. Вот уже десять лет я учу их искать смысл произведения только в нем самом — к черту Виту Сэквилл! — и никогда — в жизни автора, или критиков, или интерпретаторов. Такой подход раздражает Шарля и смущает душу достойнейшего Дюшателя, который никогда не осмеливался думать самостоятельно, а вот для Альбера — он ведь у нас инженер! — это совершенно естественно: по его мнению, надежность здания зависит от способа возведения, но уж никак не от характера архитектора. Бедная Вирджиния то и дело была на грани самоубийства — и все-таки она смеется, играет с читателем и шутит: пора начать принимать ее всерьез! Итак, мы в 1928-м, не так ли? А когда случился тот серьезный срыв? Алина торопливо пролистала хронологические таблицы: в 1915-м, а в 1941-м она утонула. Как странно: за тринадцать лет до и тринадцать же лет спустя!» Она рассмеялась. «Алина, девочка моя, сколько раз я просила тебя не лезть в реальную историю! Тебе достаточно помнить, что начало этой книги искрится весельем: она мгновенно, с ходу, заставляет нас полюбить Орландо, она танцует с ним, она прыгает, скачет, бегает, карабкается на деревья, катается по земле, забавляется, как девчонка, и дразнит читателя, провоцирует его, издевается до… до Саши!» — воскликнула Алина, лихорадочно листая страницы. До Саши! До того он увлеченно играет с черепом, безропотно прыгает в чехарду со старой королевой, он неловок и рассеян, он — ребенок, то благоразумный, то непослушный, то вечно восторженный, он переходит от одной игрушки к другой, ничего не воспринимает всерьез и потом вдруг возгорается страстью. А воспылав — узнает страдание, засыпает на неделю и просыпается другим человеком, но еще не женщиной. Изменяется его душа, он больше не смеется, не заваливает девушек в сено (это я сама придумала, вряд ли Вулф именно так это описала, Хотя речь идет именно о перепихонах — надо вернуться к тексту!). Он читает. А потом пишет. Так, но он ведь писал и