– Что? – с пытливым недоумением Каширин уставился на собеседника.
– Цифры.
– Да их здесь тьма-тьмущая, как червяков на навозной куче!
– Я имею в виду рукописные…
– Шесть, один, четыре, один? Эти, что ли?
– Да-да.
– И что?
– Если вы потрудитесь их сосчитать, то наберется как раз тридцать одна.
– А на кой шут они мне сдались? – злился от непонимания Каширин.
– Это старинная криптограмма, зашифрованная дедом Савелия Лукича Русанова, служившим когда-то у предков Пустоселова. Помните смертоубийство на Мещанской?
– Это когда повара прирезали?
– Слава богу! Вспомнили наконец! – взмахнул руками Ардашев и насмешливо воззрился на полицейского.
– Вы, я вижу, сударь почтеннейший, потешаться надо мной изволите? – Каширин поднялся и стал нервно одергивать полы летнего сюртука. – Я, понятное дело, не такой мудрый, как вы… Но не в силу природного скудоумия, а лишь по причине рода занятий, то есть службы… вследствие того, что всю сознательную жизнь я, – да-да – фигарис каплюжный[41] – приневолен с отребьем рода человеческого знаться. Так что уж простите великодушно за недомыслие.
– Полноте, Антон Филаретович, не обижайтесь по пустякам. Давайте лучше наведаемся в демонстрационный зал, после чего я подробно отвечу на все ваши вопросы. Идет? – примирительно сказал адвокат и направился к двери.
– Хорошо, Клим Пантелеевич, – лицо сыщика потеплело, – это совсем другой коленкор, тем более что протокол от меня и так никуда не убежит.
– Вот и славно. А то ведь Бранков и без нас может начать…
– Пусть только попробует, Линза фотографическая! Под арест посажу! В канатном ящике утро встретит!
Присяжный поверенный недовольно покачал головой, но промолчал.
– Да, вот еще что, – вспомнил полицейский, – а деньжата эти злодею принадлежали?
– Нет, это деньги экспедиции, собранные ставропольскими купцами.
– Ну да, – с видимым разочарованием изрек Каширин, покусывая губы, – вернуть, стало быть, придется…
В синематографическом зале людей набилось, как прихожан в старой церкви на Пасху. Оператор нервничал и то и дело поправлял дрожащими пальцами пленку. Завидев Ардашева, он ринулся к нему навстречу:
– Побойтесь Бога, Клим Пантелеевич! Я ведь только вас одного и жду! Народ-то давно извелся! Садитесь, пожалуйста. Пора начинать!
Погас свет. На белом полотне замигал зловещий зеленоватый отблеск и нервно забегали черные пятна. Задрожал экран. Прямо над головами зрителей заструился дымный луч искусственного солнца. Он страшно шипел, будто поблизости огненным жаром дышала преисподняя и в ней, подливая масло на раскаленный противень, злорадные черти готовились жарить грешников.