Из дома в Востриковом переулке они вышли очень поздним вечером, ночью почти. Вероника сердито помалкивала, ежась в непривычной для нее одежде. Катькин старый пуховичок был ей откровенно маловат, и кисти рук торчали из коротких рукавов совсем уж жалко, как у выросшего из своей старой одежки нескладного мальчугана. Зато ботинки ей Катька дала высокие, Костькины, и в них можно было запихнуть-зашнуровать пожестче тоже оказавшиеся короткими штанины джинсов, но опять же с ботинками этими сразу определилось для Вероники крайнее неудобство — настолько они оказались большими по размеру, что запинаться приходилось практически на ровном месте. Постепенно, правда, она к этому неудобству приноровилась, то есть начала по-дурацки высоко поднимать ноги, смешно пристраиваясь к Катькиному далеко не модельному, широкому шагу. Слава богу, народу в этот час на улице совсем не было. Потому что при народе да при ярком дневном свете Вероника не согласилась бы показаться в таком грубо-мужицком образе ни за какие коврижки — она вообще к внешнему виду относилась весьма щепетильно, где-то и болезненно даже. И в булочную из дома не могла выскочить лохматой. Вот не могла, и все. И некрасивой не могла быть. И толстой не могла быть. И плохо одетой — тоже. Все и всегда в ней должно было быть по-мадамски чики-чики. А иначе она начинала страдать и съеживаться, съеживаться и страдать до болезненной нестерпимости. Вот такой вот ее преследовал комплекс глубоко въевшегося и самозапрограммированного несовершенства, или как там еще смог бы обозвать это безобразие какой-нибудь умненький психоаналитик, если б ей в голову вдруг пришло вообще к нему на прием напроситься. Она даже иногда чуть-чуть завидовала Катьке, которая, казалось, отродясь не испытывала никакого такого дискомфорта от своего непрезентабельного внешнего вида. Косметикой не пользовалась, стрижек модельных не делала. И одевалась как чучело какое. И непреодолимо-природного стремления к обыкновенному мадамскому соперничеству не испытывала. Вот и сейчас вышагивает себе решительно и смело и на дорогу выскочила, приплясывая и выставив в сторону руку — надо ж как-то умудриться в такой час еще и машину поймать для срочного их путешествия…
Веронике все время казалось, что и водитель старенькой белой «шестерки», не испугавшийся взять двух странных пассажирок, неодобрительно как-то на нее поглядывает. Натянув поглубже на голову бесформенный капюшон куртки и засунув руки в карманы, она вжалась, как ей показалось, целиком практически в заднее сиденье и отвернулась к окну, за которым, помелькав редкими огнями городских улиц, началась уже беспроглядная темень окраины. Катька, лихорадочно вертясь на первом сиденье, все пыталась по каким-то странным признакам разыскать нужное им место, чем очень злила и без того уже сердитого мужика-водителя.