А сейчас её читают, её ждут, о ней пишут, у неё своя жизнь в нашем испаноязычном мире!.. Если я чем-то горжусь, то – вот этим.
– Какая ещё русская литература со временем приобрела для вас особое значение?
– Я много перевела Булгакова («Театральный роман», «Записки на манжетах», «Записки юного врача») и Нину Берберову, например. Но, конечно, нельзя сказать, что они – моё открытие. Мне очень живо вспоминается первый мой перевод Булгакова – «Зойкина квартира». Это было сплошное счастье, с которого я перешла на «Багровый остров», «Ивана Васильевича»... Я вообще влюблена в театр Булгакова. В Барселону, где я живу, английский театр недавно привёз «Мастера и Маргариту» – у всех тут был восторг, а для меня отчаяние. Слишком много спецэффектов. «Ах-ах, Маргарита летает!» Ну и что, что летает… Для этого достаточно цирка. В моём понимаии театр – это совсем другое! Я была, может быть, единственной из шестисот человек, у кого эта постановка не вызвала восторга.
– А как началась работа над дневниками Льва Толстого?
– Это была моя мечта со студенческих лет. В университете у меня был преподаватель Александр Михайлович Бокучава, он вёл семинар по Толстому, по его дневникам. И это было удивительно, необъятно… И я мечтала, что когда-нибудь займусь переводом этих дневников для испанских читателей. Для меня очень важное побуждение – дарить своим людям то, что я могу прочитать, а они не могут. Вот моей маме подарить, которой уже нет сейчас… И я очень хотела подарить именно живого Толстого, который общается с детьми, косит сено, путешествует. Но к этому нужно было очень серьёзно подойти: жить в Москве, работать в библиотеке каждый день. Там, в библиотеке Государственного музея Толстого, я познакомилась с Аллой Полосиной из Ясной Поляны и через неё приехала в Ясную в первый раз. В общем, на эту работу ушло восемь лет! Восемь лет моей жизни, когда я занималась исключительно Толстым… хотя нет, всё-таки какие-то маленькие вещички Цветаевой в это время я переводила. Потому что мне нужно отойти от писателя, чтобы на него потом смотреть новыми, свежими глазами.
– Что же вы искали в библиотеке?
– Например, для русских читателей очень знакомо, когда вместо неприличных слов и цензурованных отрывков просто скобки и точки… но для наших читателей это никак невозможно, у нас нет такой традиции. Всё нужно было восстановить. Мне разрешили войти в «стальную комнату» архива Толстого, это на Пречистенке, где хранятся буквально все его сочинения; я видела сочинение десятилетнего мальчика, где он пишет о войне двенадцатого года… и там мы с текстологом искали те слова и те куски, где в советском издании было написано, например, «неразборчивое слово». Какое было счастье, когда неразборчивое слово, после того как мы долго его рассматривали и расшифровали, становилось разборчивым!!! Толстой каждый день делал мне подарок: я шла в библиотеку и не знала, с каким Толстым встречусь сегодня! Однажды я прочитала письмо Толстого Страхову, где он пишет, что с интересом прочёл его воспоминания об Афоне. «Что за воспоминания?» – подумала я. И в библиотеке мне помогли найти эту книжечку! В ней Страхов, помимо рассказа, ведёт полемику с французом, который был за десять лет до него на Афоне и у которого был довольно прагматический взгляд на всё… Я приехала в Испанию и рассказала издателю о своём открытии: «Очень хочу его переводить!» – сказала ему. «Давай», – согласился издатель. А надо сказать, что Страхов до этого вообще не существовал на испанском языке, но мой издатель к этому времени уже поверил в мой вкус. Я стала переводить и французскую книжечку, которая тоже библиографическая редкость. Получилось два разных взгляда на одну и ту же жизнь на Афоне. Православный русофил Страхов и прагматичный француз де Вогюэ. Когда книжка вышла на испанском, откликнулись итальянские и греческие издатели тоже. Мне это очень радостно!