— Да, конечно. Зовут Александром.
— Вы давно с ним виделись?
— Расстались в октябре прошлого года. А почему, собственно, вас это интересует? Вам известно его местонахождение?
— Мы дружили. Он переживал, что не имеет о вас никаких сведений. А два дня тому назад Александр отбыл во главе маршевой роты в распоряжение командования одного из фронтов.
Значит, Шурик был мобилизован в армию в те же дни, что и я, пронеслось у меня в голове.
— Он что же, командир роты?
— Политрук, — ответил капитан.
— Выходит, были рядом и ничего не знали друг о друге. Спасибо за известие, хотя и запоздалое. Для меня важно знать все, что связано с братом. Шурик — боль моя.
— Александр — хороший товарищ и умный человек. Мы с ним обменялись адресами и после войны договорились встретиться.
— Вы могли бы дать и мне свой адрес?
— Да, пожалуйста. — Капитан написал его на клочке бумаги.
Было поздно. Я спешил в роту. Пройти предстояло километра два лесом. Весь путь я думал о братишке. В детстве он мечтал стать иллюзионистом и, как Кио, выступать в цирке. Поступил же в педагогическое училище, стал, как и мама, учителем. И вдруг — тоже политрук. Война прервала не только мечты и стремление каждого, но и разметала нашу семью по стране в разные стороны. Только был бы он жив… Надо срочно сообщить о нем маме, сестре Оле. Но где они — в эвакуации в Казахстане, куда от наступавших на пятки гитлеровцев вывозили московских малолеток, или уже возвратились в Москву?..»
«Вскоре после возвращения из Калужской области я был вызван в особый отдел 46-й запасной бригады. Состоявшийся там разговор меня потряс до глубины души, поэтому, Валюша, воспроизведу его полностью.
— Что вы знаете о Краковиче? — спросил меня майор.
— О Краковиче? — удивился я. — Ровным счетом ничего. Что можно узнать о человеке за полтора месяца общения с ним?
— Так уж и ничего, — усомнился особист.
— Разве что личные качества, которые лежали на поверхности. Груб с подчиненными. Начальству старался угождать.
— Только и всего?
— Надменен. Болезненно самолюбив и тщеславен. Большой самолюб.
— Это уже кое-что.
— Иногда проскальзывало в нем этакое человеконенавистничество. Так бы и втоптал подчиненного в землю, если тот ослушается. Я понимаю: командир обязан требовать выполнения уставов. Он же истерически добивался исполнения своей прихоти.
— Спасибо, — произнес особист и как-то изучающе посмотрел в глаза, будто присматривался ко мне.
— Может быть, война его сделает другим человеком, — продолжал я. — Возможно, в нем сидит военный гений. Здесь же, в Сурках, он проявить себя не мог. Не та обстановка, не тот размах. Да и положение — всего-то командир минометной батареи! Замах же у него — быть генералом, командармом как минимум.