Удивительное дело: после ночной трепки старый гусар, пропивший последнее, стал доверчивее. Просто рукой махнул:
— Э-э, одной душой больше, одной душой меньше. Суди теперь дураков! Всех на оброк повыгоняю. Даже распоследних лентяев. Ведь не идут добром на свои хлеба. Ты им пример показывай, Савва Васильич.
Так и назвал, по отчеству. Савва таким же тоном ответствовал:
— Покажу. Уж в этом не сомневайтесь.
— Вот бы тебя управителем, а? И мне доход, и тебе полный резон.
— Куда уж! Дай Бог, себе управиться.
— Управишься, не сомневаюсь. Но не рано ли с барином порываешь?
— В самый раз, ваше благородие. Застите дорогу, если сможете?
Маленько бахвалился над незадачливым барином, но мысль свою имел: от барина бегом, от рыбы подальше, к доходной торговлишке поближе.
Человек он был смекалистый. Да и глазастый. Не только же с перекупщиками у Покровской заставы якшался, ходил и на Красные торги. Обувка-одежка теперь позволяла. Не всякий в рыло будет тыкать. Смотри-и, рыбак, посма-атривай!
Рыбой он еще и при отце занимался, с десяти сопливых лет. Отец надорвался, таская после барщины пудовые коробья, нелегкие были они и для него. Отшагай‑ка восемьдесят верст до Москвы!
На Красном же торгу, что шумел вдоль Кремлевских стен, от Иверской и до Москвы- реки, смышленые люди попадались. Рыбой, битой птицей, калачами или сбитнем не промышляли — шелк азиатский сквозь ловкие пальцы пускали. Само собой, не в сыром виде. Китайские или персидские шелка — для боярских да вельможных плеч. Но кто украсит плечики дочки купечьей, женки чиновничьей, да и простонародья в дорогие дни: на Рождество, на Пасху, тем более уж на свадьбу?
Свои, доморощенные, шелкоткацкие фабрички появились. Драгоценная азиатская ниточка сколько раз в руке перекручивалась, столько и цены на руку клала. Товар ходкий, а главное, легкий. Не ломовых лещей, обложенных крапивой, в коробьях таскать!
— Ульяна, — сказал он как‑то на супружеской кровати, — придется тебе одной побыть.
— Ой, Саввушка? — стала она надевать скинутую было уже рубашонку. — Иль приелась?
Он не дал ей прикрыться сразу взмокшей от слез рубашонкой.
— Вот и вижу, что хоть ты верная мне жена, но глупая.
— Умной‑то мне к чему быть? Детки и без ума рожаются.
— Да с умом‑то в люди выходят, а не на барщине корячатся.
— Ой, только ли на барщине? — сходила у нее с лица печаль при первом же смешке.
— Погоди, Уля, — не дал он ей задуть лучину. — Успеется. Послушай, что я надумал!..
А надумал он дело небывалое: разом откреститься и от холопства, и от надвигавшейся солдатчины. И в том, и в другом случае можно было откупиться, но на какие шиши? Малые рыбные сбережения водились в заветной кубышке, но именно — малые. Не рублевые бумажонки екатерининские потребны — тысячные билетики. Их лещи, да хоть и сомы, из самых больших омутов не натаскают.