В саду я начинаю понимать уловку отца. Я — вроде червяка на крючке, на который должен был клюнуть батюшка!
Яблоки и груши в саду пока еще в поре несоблазнительного зеленого младенчества. Резко пахнет мятой, укропом, смородиновым листом. Матово рдеет малина — одни ягоды пунцовые, другие — цветом потемней, как бы слегка притомленные на солнце. Я срываю пару ягод, кладу в рот — вдруг вспоминаю, что кроме доверчивого и щедрого батюшки (не по недомыслу же отправил он меня в сад? Мог бы сказать — за калитку, на улицу), существует и матушка Елизавета. Пусть лучше воробьи склюют всю малину, чем я попотчуюсь ягодкой–другой!
…Нет, не воспользуюсь я добротой батюшки! Того гляди — ему за меня попадет от жадной попадьи. И тогда он, главное, не обвенчает Степана и Горпину. Пусть уж лучше одни воробушки порайствуют в малиннике.
А воробушки — те не теряют время зря. Летают себе, а клювиком наловчились прямо на лету стаскивать шапочку–ягодку с белого шипчика. Много, вижу я, шипчиков торчат, точно незажженные свечи.
Словесное общупывание друг друга у отца и батюшки уже кончилось. Это уж так заведено на селе. И вроде видит мужик мужика насквозь: и что надо, и зачем пришел, а оба виду не подают, издалека все начинают. (Прийти и сразу выложить суть дела — это позволит себе разве что очень несерьезный мужик, пустомеля и брандахлыст.) Теперь я застаю настоящий разговор. Он налажен и действует, как хороший локомобиль под полными парами на «экономии»!
— Мне‑то что, венчанье, не венчанье, — мне все одно! По совести люди сошлись, по совести и жить будут. И господь бог ваш их благословит, — я так понимаю. Но — что люди добрые скажут?
Отцу, выходит, вовсе не нужно то, за чем он пришел? Ну и ну. Хоть батюшка и учился в разных семинариях — по части дипломатии ему с мужпком потягаться, видать, кишка тонка!
— Неправильно толкуешь ты, Карпуша. Умный ты человек, газеты и книжки читаешь, а речи твои пустые. Совесть — она потому и есть у людей, что существует бог и церковь, обряды и святыни. Потому, что есть мы, духовные особы, которые блюдем от скверности святыни эти. Без святынь, Карпуша, нет совести… Без святынь нельзя— озвереют люди, друг друга изведут. Не ножом, так бесовством. И страдать, и мучиться должен человек… Иначе — откуда ей, совести, взяться?
Отец терпеливо и настороженно слушает. У него потаенно–хитрое лицо рыбака, ждущего, чтоб рыбка, клюющая наживку, проглотила крючок, а там не упустить момент — дернуть.
— Так и скажи, Карпуша, и миру, и партейцу своему Марчуку, да и комнезаму Гавриле тоже, что все сделаю по христианскому, по православному обычаю нашему. Обвенчаю я молодых, даже на свечку не потратятся. Дело божеское… Понимаю, понимаю — не они тебя послали. А ты скажи! Кто ж к невенчанным на толоку придет?