Свистит!
Да как свистит!.. И радоваться, и плакать хочется.
— Симон! Смотри!.. Что это?..
— Это?.. Это то, что надо!.. Сейчас искупаемся, Санька!!
Симон торопливо снимает с себя выгоревшую до белизны гимнастерку — на нем остается только крестик на позеленевшем от пота кайтане. Мне конфузно видеть Симона нагим. Он меня сажает возле одежды и строго велит не вставать с места — «а то сорвешься в пропасть». Не шевелясь, сижу на большом, тепловатом и поросшем ржавосеребристым мхом камне. Подо мной — глубокое ущелье. Деревья, растущие на дне, кажутся маленькими кустиками: как морковку из грядки, щепотью, можно любое дерево выдернуть! Ущелье все дымится от брызг водопада. Цепляясь за ветки деревьев, за острые выступы камней, по крутой стене ущелья, Симон спускается вниз. Временами я его теряю из виду, и мне делается страшно: кругом лес, каменные глыбы ущелья и шум водопада. А где ручей, который свергается в ущелье? Я его не вижу. Я оглядываюсь и прислушиваюсь.
Из леса тянуло грибной сыростью, шелковисто шелестели густой листвой березы, зелено–золотистым прочерком низко пронеслась иволга. Деревья уходили ввысь, переплетаясь черными ветвями и смыкаясь под небом густыми зелеными кронами. Темные липовые стволы перемежались со стволами осинок в нежной прозелени, с белоатласными в черном крапе стволами берез, со стволами сосен в золотистом шелушении. Воздух был настоян на запахах древесной коры и почек, прогретых солнцем. Темно–зеленые, плотные брусничные листики подступали прямо к ущелью. Шарики ягод рдели пунцовыми щечками. То поврозь, то вместе оглушительно пели птицы, крякала утка, чуфыкал тетерев, тутукал в чаще глухарь.
Но вот Симон уже стоит под водопадом! Сквозь живую завесу водяных струй смутно виднеется его тело. Какой Симон маленький! Никогда так остро не ощущал я на себе действо леса, его чарующего колдовства! Теперь можно и мне встать, осмотреться. Иду вдоль ущелья, оглядываюсь. Ведь едва узнав про лес, мы уже знаем, что в нем можно заблудиться. Под ногами — толстые и узловатые, по всей земле расползлись, вызмеились корневища вековечных сосен. Пахнет нагретой смолой, растомленной земляникой, лесной мятой.
Мерно, с перерывами стучит дятел. Постучит–постучит и вслушивается в далекий пересвист иволги. Зарадужелая легкая пыль от водопада дрожит, клубится молочным туманом. Задорно шумит водопад. Косматыми медведями мерещутся черные кусты орешника на другой стороне ущелья. Вся эта красота мне подарена Симоном!
«Са–а-ня–а! А–у-у!» —кричит Симон, и я тоже что‑то кричу. Скорей всего тоже «а–у-у!». Это лесной язык. Из множества звуков выбравший только два, самых гулких, вероятно, главных звука «а–у!».