— Это тайна, которую ты не сможешь выдать: мои помощники убьют тебя, если заподозрят правду. Говорят, что за девятьсот лет до твоего времени я оставил Каир и бежал моих почестей и титулов. Я писал письма из того места, где прятался следующие три десятилетия. Эти письма наставляли людей в религии. Ложь, ложь! Но, естественно, мне было бы интересно прочитать их самому. Узнать, что я сказал! В День Воскрешения мы все проснулись в Мире Реки, нагие и лишенные книг, и нет у меня никакого способа процитировать себя самого.
Хаким подошел к окну, чтобы убедиться, что никто не подслушивает. Через минуту он вернулся.
— Отсюда мой интерес к чернилам и бумаге. Все, что я должен сделать — все, что могу сделать, — это опубликовать столько текстов, сколько смогут здесь вспомнить те, кто старше меня. Мы все с энтузиазмом относимся к этому проекту, по разным причинам, моя — это выжить.
— Выжить? Но…
— Я знаю, я воскресну, если все, что они сделают — это убьют меня. Но подумай, что они могут сделать хуже. Подумай также: ведь я не умер ни разу с того утра в Каире, когда «погрузился в оккультизм». Я не привык к этой идее, как ты. Но я не просто трус, который разыгрывает забияку из самозащиты: преданность этих людей дает мне поразительные возможности. То, что я тебе сказал, — правда. Если я не сумасшедший, говоря это, я — один из сосудов милосердия самого Аллаха. Для этого я рожден, и я ощутил в себе эту мощь.
Плам прочистил горло. Почему я? — подумал он про себя.
Если этот парень исповедуется каждому посетителю, которого встречает в течение сорока восьми часов… Есть один шанс, что он действительно сумасшедший.
К счастью, Хаким сохранил нить разговора без активной помощи Вудхауза.
— В твоей земной жизни Аль Хаким би'Амр Алла ничего Для тебя не значил. Ты никогда обо мне и не слышал до вчерашнего дня.
— Ммм… Э-э-э… Я догадываюсь…
— Мало кто обо мне слышал за пределами секты африканских друзов. Но, пока по приказу моей сестры меня не умертвили, я был Лениным своей эпохи. Я правил из Каира, а Каир был такой великий город, какой когда-либо была Византия. Более великий, чем Дамаск, более великий, чем Рим!
Будучи сосудом Бога, я ненавидел религию. Я не входил ни в какую партию — я их все ненавидел. Я разрушил Храм Гроба Господня в Иерусалиме. Я уничтожил святые места пилигримов, включая и священный Хадж в Мекке и Медине. Но я управлял через моих шиитов, моих поклонников, а они были пресыщены.
Христиане и евреи страдали куда больше, чем мусульмане.
Какая была польза призывать людей, приверженных Библии, к отступничеству, если они все были противниками Ислама? Мое решение состояло в том, чтобы создать новую религию — без священников и жрецов и упрощенную, так что фанатизм мог бы работать на меня, и Аллах послал мне прозелитов, чтобы выполнить эту работу. Если бы у нас было больше, чем четыре года… если бы восемь — или двадцать… — Хаким вздрогнул. — До того, как появился я, мусульмане, христиане и евреи мирно жили в моей области. Я дал прецедент угнетения, но не дожил до того, чтобы увидеть, что он выполнил свою роль как следует — это всегда было несправедливое угнетение, оно так и не стало справедливым. Годы спустя правители продолжали мучить христиан с упорным рвением.