— Тот, который помог мне несколько дней тому назад написать то, чего я не хотел писать сам?
— Он самый.
— Ну, если он вас ждет, как вы говорите, в вашей комнате, что вы делаете здесь, в моем кабинете? Зачем вы спите в кресле вместо того, чтобы быть вместе с ним?
— Я жду ваше преосвященство так, как Пасро ждет меня.
— Объяснитесь, аббат.
— Ваше преосвященство помнит, что я приходил сегодня до обеда просить у вас приказ взять полицейского сержанта и четырех гвардейцев арестовать одного бродягу, который, презирая закон, убил несколько дней тому назад на дуэли троих поборников Лафейма.
— Очень хорошо, — сказал Ришелье, который, отдавая этот приказ, не приписал ему большой важности.
— Очень хорошо, да; но вашему преосвященству надо знать, что этот молодчик не дал себя арестовать, а отправил на тот свет всех четырех гвардейцев, за исключением одного сержанта. Сержант отделался царапиной на лбу.
Кошачьи глаза Ришелье сверкнули под нахмуренными бровями. Этот человек, самый великий человек своей эпохи, несмотря на свои слабости, посвятивший всю жизнь поддержанию одного принципа — совершенному уважению власти, который для подкрепления этого принципа отрубил столько знатных голов, вдруг почувствовал бешеный гнев, узнав, что этот принцип был открыто презрен. Конечно, ему было все равно, убиты или ранены его четыре гвардейца, но выше этих людей он ставил великую идею, которую хотел заставить торжествовать во что бы то ни стало.
— И негодяй убежал, говорите вы, аббат? — вскричал он.
— Да.
— Но его знают, по крайней мере?
— Его имя известно.
— Кто же он?
— Барон де Поанти.
Ришелье подумал с минуту.
— Я не знаю никого под этим именем, — сказал он. — Но все равно, кто бы он ни был, он кончит свою жизнь в Шатлэ или на Гревской площади.
— Если его найдут и если его возьмут, — сказал Боаробер смеясь.
Кардинал пристально на него посмотрел. Сомнение, выраженное аббатом, показалось ему ужасно.
— Если его найдут, — повторил он, — если его возьмут. Чрез двадцать четыре часа он будет в руках парижского профоса, и его возьмет сам де Кавоа.
Де Кавоа был капитан гвардейцев его преосвященства.
— Профос великий человек, — сказал аббат, — де Кавоа герой, хотя он едва умеет отличить аржантельское вино от туренского, но не прогневайтесь, ваше преосвященство, а ни тот, ни другой не захватят его, если вы не удостоите сами лично заняться им.
— Я!
— Потому что для того, чтобы его взять, надо иметь некоторые сведения, которых не получит ни профос, ни Кавоа.
— Аббат, — строго сказал Ришелье, — вы говорите сегодня вечером притчами, а вы знаете, я люблю, чтобы объяснялись ясно. Что вы хотели сказать? Объясните в двух словах.