Прекрасную элегию этого поэта «О человеке, собирающемся отправляться в постель» (ту самую, в которой есть слова: «О ты, Америка моя! Земля, вновь обретенная!»), переписанную по его заказу от руки великолепным каллиграфом и вставленную в рамку, Александр преподнес невесте; он заказал художнику и ее портрет, на котором Вирджиния была изображена в том самом платье, что было на ней в день их знакомства; еще он заказал портрет-миниатюру, который потом всегда и всюду носил с собой «в нагрудном кармане, прямо рядом с сердцем». И тем не менее, несмотря на то что и он, несомненно, любил ее очень сильно, и сама она испытывала к нему такие же чувства, где-то в глубине ее сознания поселилось ощущение легкого беспокойства. Как-то вечером, когда они распрощались и Александр отправился к себе в гостиницу, Вирджиния попыталась проанализировать это ощущение и пришла к заключению, что оно — своеобразное проявление ее собственной фантазии, порожденное тем, что в их взаимоотношениях недоставало практической стороны. Она подавила тогда в себе эти мысли, приказала себе не бросаться в крайности, убедила себя в том, что впереди ее ждет прекрасная, почти идеальная жизнь, что жизнь более идеальную и представить себе невозможно и она просто ненормальная, если уже пытается выискивать в этой жизни какие-то изъяны.
Другим, что тоже ее несколько тревожило, была необычайно страстная привязанность Александра к Хартесту. Он говорил о доме и имении так, словно это был живой человек, женщина или, скорее, обожаемый ребенок. У него даже голос менялся, когда он заговаривал на эту тему, — становился более низким и звучным; а однажды, когда она осмелилась высказать что-то по поводу этого его отношения и немного поддразнить его, он разозлился и сразу же стал холоден.
— Хартест для меня — это все, — заявил он. — Я даже выразить не могу, насколько я его люблю. Тебе придется понять, что он для меня значит, и примириться с этим.
— Иногда мне кажется, что он для тебя значит больше, чем я, — сказала Вирджиния. — Интересно, что ты будешь делать, если мне это не понравится?
— Честно тебе признаюсь: полагаю, что в таком случае мне было бы очень трудно продолжать любить тебя и дальше, — и Александр улыбнулся ей довольно холодно.
— А если бы тебе пришлось выбирать между мной и Хартестом?
— Боюсь, что такой выбор оказался бы для меня невыносим. Хартест — часть меня самого, часть моего сердца. Если ты выходишь замуж за меня, Вирджиния, то, значит, и за Хартест тоже.
— Значит, ты бы выбрал не меня, а Хартест?
— Какой-то дурацкий разговор, — ответил Александр, и глаза у него вдруг стали очень жесткими. — Абсурдный. Но, — поспешно добавил он, и было заметно, что сделал над собой усилие, чтобы голос его зазвучал веселее и не так серьезно, — этого ведь не может случиться, мне никогда не придется делать такой выбор. Я тебя люблю, и ты станешь жить там, в Хартесте, это будет не только мой дом, но и твой. Ты его тоже полюбишь, Вирджиния, клянусь.