– Добрый вечер, господин Степанов, – сказал Хесслер на хорошем русском языке.
– Здравствуйте. Ну, как вы себя чувствуете?
Хесслер только покачал забинтованной головой:
– Что с Нойером?
– Убит при попытке бежать.
– Вот как… что ж, Нойер заслужил смерть. Миллер?
– В больнице. У старика сердечный приступ.
– Хорошо. Я зайду к нему позже.
Штабс-капитан Степанов отхлебнул чаю, кивнул:
– Этот ваш Нойер ловко отвлек наше внимание. Мы поверили в дезу о том, что он хочет перебежать в США, даже приготовил себе убежище в Константинополе на всякий случай. Сейчас-то понятно, это была комедия, рассчитанная на нашу доверчивость. Спасибо вам, господин Хесслер, что предупредили о его планах. И за то, что остановили бомбиста, – спасибо вдвойне.
Хельмут нервно дернул плечами:
– Отчего было вам не проводить досмотр гостей перед коронацией? Неужели невозможно обыскивать каждого?
– Эх, дорогой мой господин Хесслер… Если бы я принимал решения в таких вопросах, зрителей вообще бы отогнали на милю в сторону – если уж они так необходимы. Но протоколы таких церемоний готовят другие люди. Вас, немцев, я бы и вовсе звать не стал, уж простите за откровенность!
– С его величеством всё хорошо?
– Слава богу, от бомбы никто серьезно не пострадал, кроме террориста. Знаете, я представил вас к ордену Святого Владимира первой степени. Это не разглашается, конечно.
Хесслер с достоинством поклонился.
– Итак, господин Степанов, раз эта история закончилась – давайте поговорим о других делах. Каковы будут инструкции для моей дальнейшей работы в Берлине?
– Мне нравится ваш деловой тон. Давайте поговорим об этом…
Оливер Фогт был похоронен на католическом кладбище в пригороде Константинополя, у церкви Святой Магдалены Каносской. На его могиле всегда лежат свежие цветы. По высочайшему указанию придворный мастер высек для него высокий черный обелиск из цельного куска крымского гранита – над ним распахнул крыла огромный двуглавый орел в позолоте.
После похорон Полина прожила в Константинополе целый год и ежедневно приходила сюда. Однако позже дела вынудили ее вернуться на север страны, в Петроград. Все вокруг с тревогой говорили о скорой войне с коммунистическими европейскими странами, и женщина всё реже и реже могла приезжать в древнюю Византию к своим печальным воспоминаниям. Через несколько лет ее стали видеть в Нью-Йорке, Гаване и Лондоне в обществе писателя и военного журналиста Эрнеста Хемингуэя.