Клейтон стоял в дальнем конце бело-золотого салона с бокалом виски в руках, угрюмо глядя в окно. Он, как всегда, был великолепен в черном вечернем костюме. Уитни с лукавыми искорками в глазах появилась в салоне в облаке сверкающего шифона с золотыми блестками. Она не сняла золотистого палантина, прикрывавшего груди и лежавшего на спине легким полумесяцем, поскольку намеревалась сделать это лишь в доме Арчибалдов.
В карете царило ледяное молчание, однако Уитни утешала себя, представляя лицо Клейтона при виде соблазнительно обнаженных грудей, открытых до неприличия низким вырезом. Если Клейтону так не понравился зеленый наряд, вряд ли он одобрит этот.
– Мы очень гармоничная пара, – заметила Уитни, когда Клейтон помогал ей выйти.
– В каком отношении? – холодно осведомился он.
– Черное прекрасно сочетается с золотистым, – с деланной невинностью пояснила Уитни и обманчиво небрежным жестом сбросила с плеч шелковый палантин, позволив ему упасть на землю.
– Не могу понять, черт возьми, какая разница… – начал Клейтон и застыл на месте, не в силах оторвать разъяренного взгляда от кремово-розовой плоти, обрамленной переливающимся золотом. – Пытаешься узнать, как велики пределы моего терпения и до чего меня можно довести? – с тихим бешенством спросил он.
– Нет, милорд, – скромно ответила Уитни, сознавая, что прибывающие гости с любопытством посматривают на них. – По-моему, я и так довела вас до крайности, всего лишь сообщив о том, что собираюсь подарить ребенка.
– Я посоветовал бы, – бросил Клейтон, с видимым усилием пытаясь взять себя в руки, – помнить о своем состоянии и вести себя соответственно.
Уитни лучезарно улыбнулась мужу, ощущая, что его горящий взгляд по-прежнему прикован к ее груди.
– Конечно, – весело согласилась она, – я собиралась так и поступить, но мое вязанье не поместилось в ридикюле!
В доказательство она предъявила мужу крохотную шитую бисером сумочку и тут же охнула от острой боли: пальцы Клейтона безжалостно впились ей в руку чуть повыше локтя.
– Постарайся как можно лучше провести время, потому что это последний бал, который ты посещаешь. Я запру тебя в Клейморе, пока не родится ребенок, а сам перееду в городской дом.
Надежда и решимость окончательно покинули Уитни, оставив лишь отчаяние и горечь.
– В таком случае прошу, не позорь нас обоих сегодня, оставляя клеймо своего презрения на моей руке.
Хватка Клейтона резко ослабла, он, казалось, даже не сознавал до этого, что прикоснулся к ней.
– Боль, – прошипел он, когда они проходили мимо дворецкого, – как и любовь, вещь, которую можно делить на двоих.