Господи, от чего же это все черное вокруг? Черное и липкое? Мазут, что ли, кто-то здесь пролил? Мальчик мой, да как же мне отмыть твои волосы? Ведь они все испачканы этим черно-красным! А мои руки? На них и пятнышка белого нет. Как же я дотронусь до тебя такими руками? Кожа твоя такая чистая, гладкая, золотистая, мне страшно будет теперь прикоснуться к ней. Вот посмотри, что я наделала, когда потрогала твою шею… От этого на ней черная полоса? Да что же это все льется и льется! Анатолий Маркович, что это? Я не понимаю, откуда…
Анатолий Маркович что-то сделал с рукой Эда, затем отпустил ее, и ладонь с деревянным стуком упала на палубу. Подбородок Голубчика конвульсивно задергался. Он на мгновение прикрыл глаза широкой ладонью.
Из-за его спины вынырнули вдруг двое его верных оруженосцев, и он, не поворачивая головы, безнадежным, безжизненным тоном приказал сквозь зубы:
— Врача! Живо!
Паша исчез. Анатолий Маркович выдохнул, сжал зубы. Губы почти исчезли с его лица, глаза спрятались под тяжелыми веками. Он очень осторожно взял меня за плечи и произнес тихо:
— Алена… Алена, хорошая моя, давай вставать. Спокойно, ты не нервничай только. Все будет хорошо.
— Да нет же, вы не понимаете, — смеялась я, отталкивая его руки. — Врача не нужно! Да верните же этого олуха, куда он побежал. Лучше пусть Черкасова найдет, это ведь он все… А об Эде я сама позабочусь. Сейчас только смою с рук эту гадость…
Он тянул меня вверх, я же все отчаяннее вырывалась, почти крича:
— Да не трогайте вы меня! Уберите руки, я не хочу! Пустите! Пустите же!
Я орала что есть мочи, срываясь на хриплый крик. Анатолий Маркович пытался поднять меня с пола, я же изо всех сил вцепилась в Эда, ни за что не желая отпускать его. Отчего-то казалось: пока я с ним, пока держу его голову, ничего страшного произойти не может. Он полежит и встанет, мой золотой, хороший, до судорог любимый маленький мальчик. Я поцелую его, и он очнется. В нашей с ним сказке все наоборот…
Извиваясь в железных руках Голубчика, я визжала и хрипела. На шум сбегались переполошенные пассажиры. Выбежал в халате, разлетающемся на круглом животе, Баренцев. За ним семенила Нина в накрученных на голове бигуди. Вылетела старшая Тихорецкая в черном кружевном пеньюаре, в вырезе которого резиново подпрыгивали две шарообразных груди. Толпа нарастала, теснясь у борта судна. Шагнуть в центр площадки никто не решался. Подоспела наконец сонная тетка в накинутом на плечи белом халате, опустилась на колени перед Эдом, зачем-то ловила его руку, припадала головой к груди, и я заорала еще громче.