А пароходик наш меж тем катился и катился дальше к югу. Уже миновали Казань и Самару, прохладная весна средней полосы России сменилась удушливой влажной жарой. Сочная свежая зелень, укутывавшая берега еще недавно, уступила место желтоватой, дышащей зноем степи. В грудь ударял горячий душный ветер.
Путешественнички повыползали на палубу. Тетки развалили сырые, бледные после зимы телеса в шезлонгах, казалось, жир сейчас так и зашкварчит на солнце. Мужички с пузатыми пивными кружками расположились под полотняными тентами. За столиками то и дело образовывались компании увлеченно шлепающих картами по столешнице любителей покера и преферанса. Отпускная идиллия класса люкс.
Никому и дела не было до нашей теплой компании узников комфортабельной плавучей тюрьмы, в которой каждого терзали собственные бесы.
Анатолий Маркович, режиссер всего этого спектакля, оставался непоколебимо спокойным. Только выражение гранитного лица становилось день ото дня все мрачнее. Выдержке его я мучительно завидовала. Он держался со Стефанией как ни в чем не бывало: не задавал наводящих вопросов, не допытывался, где она была, не отслеживал ее передвижения по кораблю. Был, как всегда, ровно любезен, остроумен и ненавязчив. Как ему удавалось не выпускать наружу весь компот из ревности, недоверия, нетерпения и ярости, который должен, по моим представлениям, кипеть у него внутри, для меня оставалось загадкой.
Второй же претендент на сердце примадонны осунулся, исхудал, лицо, и без того болезненное, сделалось еще бледнее, коньячные с прозеленью глаза обвело черным. Но вот что странно — от этого он как будто бы сделался моложе, еще сильнее стал походить на утонченного аристократа, бедного и благородного рыцаря. Гневные переливы меццо-сопрано из соседнего номера слегка поутихли. Наверно, Натали, почуяв опасность, решила сменить тактику и удерживать своего никчемного супруга лаской, нежностью и вниманием. Стоило Евгению объявить, что ему хочется подышать свежим воздухом, она немедленно выражала желание сопровождать его, чего в начале поездки за ней никак не наблюдалось. Он же стоически выносил эти ее притязания, хотя вид имел раздраженный и нетерпеливый. Так и шарил глазами по палубе в надежде увидеть свою принцессу Грезу. Крепко, должно быть, пристукнуло его любимым драматургическим конфликтом — борьбой чувства и долга. На одной чаше весов — жена, с которой сто лет вместе, столько всего прожито и пережито, на другой — давняя, мучительная, вытянувшая всю душу и все-таки не вычеркнутая из сердца любовь. Ему нелегко, должно быть, смотреть ей в глаза после того, что он сделал когда-то с нею, и еще труднее выдерживать взгляд законной супруги, двадцать лет тащившей его, неприспособленного к жизни мечтателя, на своей широкой рабочей спине. Что же, таков излюбленный жребий всех желчных и втайне самовлюбленных неудачников — подличать и мучиться, изводить себя раскаянием и подличать снова.