вообще
никакого
предназначения.
Не
очень
ясно
было
только,
зачем
нам
вообще
в
подробностях
узнавать
о
каком-‐то
внешнем
мире,
учить
его
историю
и
географию,
знакомиться
с
культурой
и
законами
физики,
если
в
этот
мир
нас
не
планируется
выпускать
никогда.
Наверное,
чтобы
мы
понимали,
чего
нас
лишают.
Но
я
был
бы
готов
отсидеть
тут
вечность,
если
бы
на
утренних
построениях
не
оказывался
бы
напротив
Пятьсот
Третьего.
Такие
мелочи
иногда
портят
всю
долбаную
космическую
гармонию.
На
втором
этаже
–
те
же
слепые
стены,
те
же
безликие
двери.
Баюкая
свой
сломанный
палец,
обхожу
одну
за
другой.
Ринги,
классы,
медиатека,
палаты;
белое
на
белом,
как
и
везде.
Ничего.
Являюсь
в
лазарет:
врач,
кажется,
на
обходе.
Дверь
в
его
кабинет
приоткрыта.
Обычно
сюда
нет
хода
пациентам;
такого
шанса
упускать
нельзя.
Поколебавшись
секунду,
проскальзываю
внутрь
–
и
оказываюсь
в
просторном
помещении:
пульт,
кровать,
мерцающие
голограммы
внутренних
органов
на
подставках.
Стерильно
и
скучно.
В
другом
конце
помещения
–
еще
одна
дверь,
и
тоже
открытая.
И
там…
Иду
вперед,
слыша,
как
разгоняется
сердце
и
замедляется
время.
Из
проема
доносятся
голоса,
но
я
продолжаю
шагать,
не
боясь
быть
обнаруженным.
Адреналин
включает
слоу-‐моушен,
я
как
в
кино.
- Как
так
вышло?
–
недовольный
бас.
- Забыли…
–
ржавый
голос
старшего
вожатого.
- Забыли?
- Передержали.
Их
разговор
мне
не
понятен
и
не
интересен.
Единственное,
что
меня
занимает
–
всплывающее
в
дверном
проеме,
огромное,
занимающее
всю
стену
дальней
комнаты,
в
которой
разговаривают
эти
двое…
Окно.
Единственное
окно
на
весь
интернат.
Я
задерживаю
дыхание,
подкрадываюсь
так
близко
к
дверям,
как
могу…
И
в
первый
раз
выглядываю
наружу.
По
крайней
мере,
теперь
я
знаю,
что
мы
не
на
борту
межгалактического
корабля
и
не
в
гранитном
склепе…
За
окном
–
могучий
город,
город
тысячи
тысяч
грандиозных
башен,