хромированному
бликующему
звонку
ползет
муравей.
Солнце,
закатываясь
за
зеленый
холм,
увенчанный
старой
церквушкой,
на
прощание
целует
мне
руки.
Мне
хорошо,
покойно
и
удивительно
мирно.
Я
на
своем
месте.
- Давай
смоемся
отсюда…
Одному
у
меня
не
получится,
а
вдвоем…
–
говорю
я
Девятьсот
Шестому.
Он
не
отвечает.
Я
чувствую,
что
воздух
вокруг
становится
вязким,
плотным,
как
вода,
что
его,
как
чернила
каракатицы,
наполняет,
мутит
надвигающаяся
беда.
Несчастье
нависает
переполненным
выменем
над
домом
из
кубиков,
придавливает
своими
набухшими
сосцами
сидящих
в
креслах;
нам
всем
скоро
сосать
его
яд.
Но
я
притворяюсь,
что
это
все
не
сейчас,
не
со
мной.
Ставлю
видео
на
паузу,
ставлю
на
паузу
время,
чтобы
отвратить
неотвратимое.
- Ну
че,
глиста?
–
слышу
за
спиной.
Пятьсот
Третий!
Его
голос!
Мне
не
надо
оборачиваться,
чтобы
понять,
кто
говорит
со
мной.
Поэтому,
вместо
того,
чтобы
тратить
время
на
лишние
движения,
я
сразу
рвусь
вперед.
И
не
успеваю.
Мою
шею
запирает
его
локоть.
Он
рвет
меня
назад
и
вверх,
выкорчевывая
меня
из
моего
гнезда,
придушивая
и
перетягивая
на
задний
ряд.
Я
извиваюсь,
стараюсь
освободиться
–
но
его
жилистые
руки
окаменели,
я
не
могу
разжать
замок.
- Не
смей!
Не
смей!
Я…
Я…
Я
им…
фффсе
рассскажшууу….
Я
дрыгаю
ногами
–
хоть
за
что-‐нибудь
зацепиться
бы,
хоть
какую-‐
нибудь
бы
опору…
- А
ты
что
думаешь…
Они
не
знают?.
–
говорит
он
мне
в
шею.
Пятьсот
Третий
смеется
сипяще:
«Ххххх…»
-‐
и
продолжает
удавливать
меня;
его
дыхание
щекочет
мне
затылок.
Я
пытаюсь
бить
назад,
надеюсь
попасть
ему
по
яйцам,
но
он
держит
меня
как-‐то
хитро,
и
я
все
промахиваюсь;
а
даже
если
бы
и
попал
–
с
воздухом
из
меня
ушли
все
силы,
удар
получился
бы
слабый,
как
во
сне.
- Мне
поручили…
Тебя…
Наказать…
Он
свободной
рукой
нашаривает
пуговицу
на
моих
штанах,
рвет
ее,