Он свернул налево, в узенький переулок, между двумя дощатыми заборами, и пошел по тропинке, сам не зная куда.
Тропинка кончилась у небольшого беленького каменного дома, не похожего на дачу.
Перед дверью на скамейке сидела старуха и чистила картофель, который потом бросала в стоявшее у ее ног ведро с водою.
Листов остановился и, посмотрев на старуху, сказал:
— Здравствуйте.
— Здравствуйте, — ответила та.
— Что, у вас эта дача отдается?
Старуха поднялась со скамейки и вытерла о фартук руки.
— Да, хотим отдать, это верно. Многие уже спрашивали, только потом отказываются через то самое, что далеко от вокзала.
— А может быть, здесь сыро?
— Не. Какая сырость. Тут до марта месяца всю зиму объездчики жили. Это казенный дом был, а теперь его мой сын купил. В старших рабочих он служит на ремонте пути, так что летом больше на линии да по казармам ночует.
— А сколько комнат?
— Комнат четыре, а сдавать буду три, одна самой мне…
Чтобы не терять времени, Листов пошел прямо к двери. Старуха еще раз вытерла руки и, согнувшись, опередила его.
Комнатки были чистенькие, с вымазанными известью стенами и недавно вымытыми некрашеными полами. В самой большой два окна были отворены настежь и под потолком билась и гудела большая мохнатая бабочка.
«Может быть, в этой комнате умрет Юля», — подумал Листов и, чтобы отогнать от себя вдруг нахлынувший ужас, спросил неестественно громким голосом;
— Ну, а цена?
Старуха поправила на голове платок.
— Да хотели за лето взять двести рубликов. Домик хороший.
Сошлись на полутораста.
Листов дал в задаток двадцатипятирублевую бумажку и сказал, что они переедут через неделю.
Дома он застал телеграмму от Ольги с известием, что она приедет в воскресенье скорым поездом.
— Значит, послезавтра, — сказал он сам себе. — Как бы там ни было, но жить станет много легче, не придется самому подводить счеты с прачкой и браниться с молочницей. Если Юле станет хуже, я так не растеряюсь. Уйду за доктором — Ольга дома останется. А на даче будет еще лучше.
Потребность делиться с кем-нибудь своими мыслями всегда была у него особенно сильна. Говорить с женой обо всем уже давно было невозможно.
Узнав однажды, что Володя получил двойку, Юлия Федоровна потом не спала целую ночь и представляла себе, как после ее смерти его выгонят из гимназии и он всю жизнь будет служить писцом в каком-нибудь страховом обществе.
Приходилось от нее скрывать и встречи, и разговоры с людьми, которых она не любила.
Листов чувствовал, как с каждым днем шла на убыль духовная близость, установившаяся между ним и женой сейчас же после свадьбы, и мучился этим еще больше.