И тогда я сказал:
— А кто их кормить будет — этого отца с сыном, — пока они свои дела улаживать будут и к пониманию приходить?
Все посмотрели на меня, и даже Иван Егорович расцепил пальцы.
— А минимум? — легко улыбнулся Мирик. — Минимум: немножко руками, немножко головой — вот и хлеб насущный.
— А вот, разрешите, такой вопрос, — пошевелился в своем углу «черный», — как с образованием дело обстоит? Положим, станет он, сын, готов к деятельности, а знаний маловато. Все примирением с отцом занимался: силы-то берег, но время-то упускал.
— Это, простите, наивно, — Мирик склонил голову набок. — Вот скажите нам, Борис Ефимович, вам с супругой по сколько лет?
Супруга «черного», слегка колыхнувшись в кресле, обратила к мужу строгий взгляд.
— Мне — сорок семь, а… — проговорил холодно Борис Ефимович, — а при чем здесь возраст?
— А при том, — предвкушающе улыбнулся Мирик, — что вы, как я помню, всего год назад стали такими вопросами задаваться. В шестнадцать лет не начнешь, да и в тридцать — еще маловероятно, в общем. Следовательно, вполне успеете изначальное образование получить.
Здесь Ванокин громко рассмеялся, кажется, без притворства на этот раз. Мирик строго к нему обернулся, но Ванокин не переставал.
— Ой, не могу, Мирик, — сквозь смех заговорил он. — Мне тут идея пришла… Не могу. Ты про возраст спросил, а мне идея пришла: а если в пятьдесят лет об этом совершенствовании думать начнешь, то отцу, получается, не меньше семидесяти. Так у него одни излишества: по поликлиникам бегать. Ему бы лежать, а он по поликлиникам — вот и все излишества, вся гигиена!
И он продолжал смеяться, но теперь не так натурально. Я опять посмотрел на Марту: она низко склонила голову.
Мирик не стал отвечать на выпад Ванокина, хмыкнув еще несколько раз, тот смолк сам.
Тут я не смог удержаться. Знал и чувствовал, что не нужно говорить, но… Если бы не Марта.
— Все, что вы говорили здесь — может быть и умно, — сказал я четко и не скрывая вызова, — но только все это — одни слова, потому что никто из вас не сказал: какая польза людям, что вы будете совершенствоваться, примиряться и — всякое другое. Это ваше дело — частное. Значит, пока вы будете примиряться, другие за вас работать будут, человечеству служить! Каждый волен дома на голове стоять, когда один. Но уже и при жене не очень постоишь…
— А при любовнице можно на голове? — произнес Ванокин и оглядел сидящих.
— А вы не суйтесь! — резко к нему обернувшись, почти выкрикнул я. Выражение моего лица было, как видно, таковым, что Ванокин не счел возможным продолжить. Он улыбнулся этой своей улыбкой и пожал плечами. Мирик сидел невозмутимо; Леночка — чуть приоткрыв рот; «черный» с любопытством меня разглядывал; на Марту я не смотрел.