Я вопросительно повернулся к старику и встретил его настороженный взгляд.
— Прочли?! — проговорил он тихо, одними губами.
— А что, он придет, этот… кто писал?
— Не только придет, но и совершит. Вы понимаете?
— Он хочет от вас ценности? Так? А что это за сюрприз? А потом: «Мария, письма». И почему он деньги своими считает?
— Не деньги! Я вас уже предупреждал — не деньги! Никаких денег нет у меня! — воскликнул он неожиданно возбужденно. — И вы туда же — деньги! Нет денег. Понимаете вы — денег не было никогда.
— Ну, хорошо, я просто ошибся словами…
— Нет, это не ошибка, — он оперся на локоть и пальцем другой руки уткнулся в меня. — Вы главного не поняли: эта ценность н е р а з м е н н а я. Это — сила, понимаете ли вы! Это кулак, его нельзя разжимать на пальцы.
Последнее он проговорил почти яростно. Но такая вспышка далась ему нелегко: он опять опустился на подушки и высоко запрокинул голову. Полежав так некоторое время, он сказал слабым еще голосом, но уже не просительно, а как само собой разумеющееся:
— Я вас прошу присутствовать при разговоре.
— Хорошо, — отвечал я. — Но он может не захотеть.
— Он не будет вас видеть.
— Как?
— Присутствовать вам явно — нельзя. Но и быть одному мне нельзя, сами понимаете. Вы должны спрятаться.
Такого поворота я никак не ожидал и потому, вместо возражения, выпалил:
— Где?
— Я все обдумал, не беспокойтесь, — уверенным в своих словах тоном сказал он. — На дверь ванной я повешу занавеску, вы дверь откроете и будете там в проеме стоять… или лучше — сидеть; стул я вам дам.
— Но это… — начал я.
— И лучше, чтобы на веранде кто-нибудь стоял. На всякий случай. Вы поставите человека на веранде, а сами будете здесь.
Не сумев четко возражать сразу, теперь я совсем потерялся:
— Кого же я поставлю?
— Верного человека. Но это не так важно, главное, чтобы он не ушел.
— Кто? Который придет?
— Нет, ваш человек. А действовать будете соответственно обстановке.
Что мне оставалось делать? Сказать ему, что я не хочу, я уже не мог. Да и раньше нужно было думать. Но соглашаться стоять за занавеской? Впрочем, где же еще, если невозможно присутствовать явно.
Но здесь я вспомнил о своем праве. За все время разговора я так и не спросил ни о сути дела, ни того — почему такие угрозы, ни того — чего боится старик, ни даже имени «этого» человека. Я снова должен был выступить, как статист. Хорошо, пусть будет так, как статист, но вправе же я был знать хотя бы общий смысл всего представления!
— Ладно, — сказал я, стараясь тоном выразить невозможность встречного возражения. — Но я хочу знать (я это «хочу знать» очень выделил): во-первых, имя этого человека, во-вторых, почему он требует… и еще — почему он так уверен в своем праве? Если вы не хотите говорить, то я, извините, отказываюсь…