Я хотел спросить: «Чего?» — но не осмелился.
— Вы знаете, — продолжала она, — такие люди, как мой муж — но их единицы — они необходимы миру даже только тем, что просто живут. Потому что это жертва, что они живут. Жертва всем людям. И для них нет вопроса о деле, они выше. Но разве это понимают.
— Извините, — наконец собрался я, — я хотел спросить о Марте.
— Ах, Марта… — медлительно вздохнула Леночка, — это несчастная женщина.
— А где она сейчас?
— Это несчастная женщина, — опустила Леночка мой вопрос, — она потонула в страстях.
— В чем?
— В страстях. Но вы, видно, подумали, что я говорю о плохом, — она посмотрела на меня с сожалением. — Люди забыли о смысле страстей, как и о многом другом. Я имею в виду бессмысленные метания души. Мы рождаемся с этим зерном, но только единицы могут преодолеть… уйти.
— Куда? То есть уйти куда?
— Не куда, а во что, хотели вы спросить. Нужно уметь раствориться в женственности. Вы понимаете, что это такое?
— Не совсем.
— Если вы думаете, что это домашнее хозяйство, то вы ошибаетесь. Но это ошибка многих… простительная. Раствориться — это быть возле. Вы понимаете, просто возле: быть и любить. Только тогда эта любовь охраняет, питает для… мысли. Ну, неважно. Но это все очень тонко, словами не передашь. Чтобы отдавать всю себя, нужно отречься от всего другого…
— И от хозяйства? — успел вставить я.
Она покачала головой:
— Вот и вы так грубо понимаете. А говорится, что не хлебом единым… И потом — для настоящего человека не это важно.
— Для вашего мужа?
— Да, — сказала она отчетливо и сухо, а лицо ее утратило детские черты, — он настоящий.
Наступило молчание.
— Извините, — сказал я, вставая, — что я вас задержал, но я хотел о Марте узнать.
Она поднялась тоже, прямая и строгая.
— Я должна вас предупредить, что Марта никого не хочет видеть, и вообще… хотя она и сама виновата, но ей все-таки тяжело.
— Так вы скажете мне, где она? — сказал я, теряя вежливость.
При этих моих словах Леночка плотно сжала губы, так плотно, словно боялась, что слова могут вылететь помимо ее желания.
Тут мне захотелось повторить вопрос в еще более невежливом тоне (надо же было за все это смиренное выслушивание чем-нибудь отвечать!), но я смирил себя и решил дождаться определенности — хоть одной за все это время.
Леночка прошла к столу, оперлась о край, ко мне вполоборота, а точнее, почти спиной, и, не поворачивая головы, сказала как бы не мне:
— Горный переулок, дом пять, спросить Ирину Аркадьевну Мозолевскую.
— Спасибо, — сказал я и пошел к двери, повторив про себя: «Ирина Аркадьевна Мозолевская, Горный переулок, дом пять». Но только я взялся за ручку двери, Леночка остановила меня.