– Невилл, что ты…
– Гарри плохо, – перебиваю я. – Его сильно тошнит, и он… он говорит странные вещи, – я решаю не сообщать ей, что он спал. А то подумает, что это обычный кошмарный сон.
– Идем, – отрывисто говорит она и, запирая на бегу дверь, бросается вперед. Мне едва удается ее догнать.
Мы вбегаем в спальню. Гарри торопливо рассказывает МакГонагалл, что видел, как на мистера Уизли, отца Рона, напала гигантская змея. Слава Мерлину, она ему, кажется, верит, и они уходят к директору, прихватив и Рона тоже.
– Вот ведь сумасшествие, – выдыхает Симус.
– Гарри не сумасшедший! – я резко поворачиваюсь к нему.
– А как еще это назвать? Будто ему одному кошмары снятся! Ты же не веришь, что он действительно видел, как на кого-то напали?
– А если верю, то что? – спрашиваю я, пытаясь подавить желание сломать ему нос.
– Значит, ты тоже псих, – заявляет Симус. – Все вы психи, если принимаете всерьез эту чушь.
– Эй, полегче! – вмешивается Дин. – Я… я тоже ему верю.
Спасибо, Дин. Вот что значит Армия Дамблдора. Я мысленно усмехаюсь. Мигрень все не проходит, но постепенно мне становится легче. Хотя кулаки чешутся по-прежнему.
– Что?! – возмущается Симус. – Вот так, да? Вы все заодно!
С этими словами он забирается в кровать и резким движением задергивает полог. Мы с Дином переглядываемся.
– Думаешь, это серьезно? – шепотом спрашивает он.
– Дамблдор разберется, – отвечаю я. Только на это и остается надеяться.
Глава 8. Черт знает, что творится
С разговором я решаю подождать до вечера. Сначала родители. И еще одно важное дело.
В Сент-Мунго нас давно знают – еще бы, за столько лет трудно не запомнить. Мы поднимаемся на пятый этаж и идем к палате. Полная, улыбчивая целительница приветливо здоровается и справляется у бабушки о самочувствии. Как будто ей это интересно.
В палате, как обычно, мирно, но не тихо. Локхарт по-прежнему здесь – подписывает колдографии и болтает без умолку, радостно улыбаясь. Тошнит уже от этой улыбки, хоть я и понимаю, что он не виноват.
Мама и папа… На вид они немногим моложе бабушки, а ведь им едва за сорок. Но страшнее всего не это. Страшнее всего глаза. Смотреть им в глаза я боюсь. Там нет даже боли. Там только пустота. А бороться с пустотой бесполезно. Я держу за руки их обоих, но они, конечно, этого не замечают. Я говорю с ними, но они, конечно, не слышат.
Но ведь что-то должно быть! Что-то, что заставляет маму раз за разом вручать мне обертки от конфет. Что-то, что заставляет папу постоянно дергать за хвост дурацкую лису на бабушкином платье. Какая-то причина, какая-то связь с реальностью. Но в глубине души я и сам уже давно в это не верю…