– Что же удивительнаго въ томъ, что баронъ Шиллингъ нарисовалъ красивую женшину? – спросила Люсиль, насмѣшливо улыбаясь, причемъ сверкнули ея бѣлые, какъ жемчужины, зубы. – Говорятъ, во всей фигурѣ мамы видно хорошее происхожденіе, – она не безцвѣтно бѣлокура, не суха и не длинна: у нея роскошные черные волосы, а ея плечи и руки славятся у художниковъ. Баронъ Шиллингъ рисовалъ ее не въ ея роли, а въ роли Дездемоны, – она очаровательна въ бѣломъ атласѣ, соскользнувшемъ съ плечъ и съ рукой, поднятой къ арфѣ.
Она умолкла на минуту, – ей вспомнилось, въ какомъ пренебреженіи валялась на полу у ногъ этой женщины папка съ его рисунками.
– Баронъ Шиллингъ прекрасно рисуетъ, – прибавила она, и въ глазахъ ея отразилось торжество, потому что щеки молодой женщины покраснѣли отъ внутренняго волненія. – Профессоръ В. говоритъ о немъ, что онъ далеко не дилеттантъ, что онъ огромный талантъ и что онъ сдѣлается знаменитымъ.
Между тѣмъ баронесса опустилась на стоявшiй позади нея стулъ. Закрывъ правой рукой глаза, a лѣвой поддерживая локоть, она молча откинулась на спинку… Она была, безъ сомнѣнія, своевольная нервная натура, избалованная и взлелѣянная отцомъ, какъ единственный ребенокъ, и всѣми въ монастырѣ за свое богатство… Люсиль въ сознаніи своей красоты и юношеской силы враждебно смотрѣла на эти узкія губы, неумѣвшія улыбаться, на ея мрачную задумчивость, на длинныя худыя руки, такъ рѣзко выглядывавшія изъ кружевъ, которыми были отдѣланы рукава… Зачѣмъ она, лишенная всякой прелести, живетъ на свѣтѣ? Лучше было бы ей остаться въ монастырѣ и сдѣлаться монахиней…
Наступившее затѣмъ молчаніе было тягостно. Слышалось кипѣніе и шипѣніе воды въ чайникѣ, и глухой шумъ дождя. Люсиль не сѣла на свое мѣсто; она подняла занавѣски ближайшаго къ ней окна и стала въ нишѣ. Она не видала, какъ гнѣвно смотрѣли на нее изъ-подъ пальцевъ сѣрые глаза, какъ нетерпѣливо стучала по ковру ножка молчавшей женщины. Въ ней поднялось чувство досады и гнѣва на Феликса за то, что онъ такъ долго оставлялъ ее одну съ чужой женщиной, съ этой замкнутой въ свое достоинство госпожей дома Шиллинга.
Въ ту минуту, какъ она раскрыла занавѣски, сверкнула молнія. Ея розоватый свѣтъ въ одну секунду скользнулъ по цвѣтнику, наполнилъ дрожащимъ свѣтомъ комнату и поглотилъ бѣлый цвѣтъ лампы, затѣмъ раздался страшный ударъ грома, и дождь полилъ съ такой силой, какъ будто хотѣлъ выбить зеркальныя стекла и совсѣмъ смыть домъ.
Баронесса въ ужасѣ вскочила съ мѣста, она дрожала и, схвативъ стоявшій на столѣ колокольчикъ, громко позвонила.