— Гад! — с ненавистью бросает вслед уходящему конвоиру арестант со шрамом на лбу. — Если бы не эти цепи проклятые… А ты не зашибся?
— Не беспокойся, — улыбнулся Руденко, не подавая вида, что боль разламывает ногу. — «Мечи скуем мы из цепей и вновь зажжем огонь свободы!»
— Свобода! — в глазах парня блеснула удаль.
Инстинкт вдруг подсказал Руденко, что где-то в сердце парня остался чистый тайник. А что если попробовать поговорить с ним? Может, он не такой уж пропащий?
— Откуда ты родом? Чей сын? — начал расспрашивать парня Руденко.
Не остыв еще, тот ответил не сразу:
— Одесса-мама — вот мой дом. Отец точильщиком был… Ножи-ножницы! Спился, помер. Мать и вовсе не помню. Выростал в ночлежке, на воровской кошт…
И хотя говорят, что душа уголовника — запечатанная книга, девятнадцатилетний Мишка, сам не ведая почему, «раскололся».
Луна заливает голубым светом степь, до боли в унтах стрекочут цикады, а Мишка, задумчиво глядя в огонь, вспоминает мученичество, которое принял на себя чуть ли не от рождения. Он точно отрывает один листок за другим от календаря своей жизни, и эти листки подхватывает степной ветер, унося назад, в детство… Семь лет, нора в школу, а он в ночлежке колет дрова, печи топит, помои выносит. Еще год-два — он на стреме стоит, чтоб домушников не застукали, когда квартиры очищают… Бегает за табачком и водкой для воров. Летом в балагане, напялив маску и шкуру, обезьяну представляет. Пять копеек в день за это. Еще по кругу бегал, чтоб карусель крутилась, — три копейки добавляли. Надоело, пошел к бондарю в обучение. В подвале по ногам крысы — страх! Больше на побегушках приходилось. Лют был хозяин, чуть что не так — изругает, сапогами в живот, а то еще поперек скамьи положит и давай лупить ремнем! Сбежал… Сапожник к себе зазвал, обещал: ремеслу обучу, свою мастерскую когда-нибудь откроешь. Где там! Четверо детей малых у сапожника, а жена в тяжести ходит, вот-вот пятого родить будет. Мишка ишачит за похлебку да крышу над головой. Заприметил расторопного парнишку владелец меняльной лавки. Когда-то он вором был, а сейчас только скупкой краденого промышляет, по-воровски «мешок»…
Теперь Мишка и дворник, и сторож, и куда надо сбегать, что унести, что принести. Рад был, что сыт, одет, крыша над головой. Но однажды осенью попался «мешок» на каком-то мошенничестве. Нагрянули с обыском. Мишка через дымоход на крышу, а там по железной лестнице и в соседний двор… Лавку опечатали, хозяина в тюрьму. Он там «климата» не перенес, помер. Потом Мишка пустился по дорогам с полуслепым шарманщиком. Однажды зимой настигла их в дороге метель. Стали замерзать. Очнулся Мишка в больнице, ждал, что шарманщик придет проведать. А монашка, вся в черном, сказала: бог милостив, к себе на небо позвал старика. И так про бога и ангелов начала рассказывать… Крепко тогда Мишка позавидовал шарманщику. А монашка крестик ему на шею надела, велела каждый день молиться, мол, боженька услышит и на небо позовет…