— Посмотрим.
Лербье закашлялся.
— Хм… Барон Пломбино всегда питал к тебе нежные чувства. Когда он сказал мне об этом, ты была уже помолвлена с Люсьеном. Но вчера как раз он снова вернулся к той же теме: «Если этот молодчик не составит счастья вашей дочери, я сохраняю за собой место… номер один». И это самым серьезным образом. Что ты скажешь?
— Ты кончил?
С ощущением тошноты Моника представила себе насторожившегося жида с мордой гиппопотама. Она чувствовала, как на нее опускается тяжелая, липкая лапа…
— Нет… Я напоминаю тебе, что если в известных отношениях барон и не представляет собой… идеала, то ты не имеешь права, слышишь, прав не имеешь привередничать. Выйти замуж, стать баронессой и получать более миллиона годового дохода — это, несомненно, лучше, чем остаться незамужней матерью или сделать аборт… Тут соединяются выгода и мораль.
Моника окаменела: и этот бесчеловечный торгаш — ее отец? Он снисходительно ждет, уверенный, что изрек истину? Наконец, она тихо, но глядя прямо ему в глаза, сказала:
— Ты вызываешь во мне отвращение!
Он подскочил и ринулся к ней.
— Ты говоришь так? Ты?
— Довольно! Так вот каков ваш брак, ваша мораль? Прощай, мы говорим на разных языках.
— Ты чудовище. Я отрекаюсь от тебя. Ты больше нам не дочь!
— Тогда отпусти меня!
Лербье схватил ее за руку и грубо встряхнул. Он был сейчас господином. Он — мужчина и отец, глава семьи.
— И все-таки ты подчинишься. Ты несовершеннолетняя! Ты обязана нам повиноваться.
— Пусти меня! — закричала Моника. — Ты грубое животное. Я уеду к тете Сильвестре. Здесь для моей матери я только кукла. Сначала с ней играют, а потом ломают. А для тебя… Для тебя еще меньше: скотина, выставленная на продажу. Семья! Недурно сказано! Не нужны мне ни вы, ни кто другой. Я буду работать, зарабатывать свой хлеб.
Вне себя от бешенства Лербье захихикал:
— Уж не твоими ли цветами? Или пряжей, что ли? Дело известное… На здоровье. Прощай. И чтоб к обеду тебя здесь не было.
— Будь спокоен.
Раздался звонок. Они замолчали.
— Это Люсьен, — сказала Моника.
Лербье бросился к нему навстречу, но Моника его опередила и распахнула дверь, прежде чем отец успел ей помешать.
— Черт возьми, — выругался он. — Я запрещаю тебе…
Но Люсьен уже входил, с молящим и в то же время натянутым видом. Лербье растерянно посмотрел на дочь и, видя, что все уже потеряно, воскликнул:
— Она сошла с ума, дорогой друг. Она сумасшедшая. Не верьте ни одному ее слову. Я вас потом еще увижу. Зайдите ко мне в кабинет. Там мы побеседуем.
Моника взяла Люсьена под руку, но тотчас же его отпустила, как только вышел отец. Ее возбуждение немного улеглось. Самое страшное было уже пережито. Оставалось неприятное объяснение. Но к изнеможению и отчаянию примешивалось мрачное удовлетворение.