— Садись, — я кивнул в сторону стоявшего перед моим столом старенького стула.
— Я ненадолго, — пообещал он и задумался.
Как бы подгоняя его, пришлось прикашлянуть.
— Лешка Макаров убит, — проговорил он.
Я лишь сочувственно вздохнул.
— Это я его обнаружил, сон под утро нехороший увидел.
Увы, заинтересованности с моей стороны не прибавилось. Ждал, что он скажет дальше.
— А накануне, вечером, я заходил к нему. Он был навеселе. И что самое странное, впервые не пригласил меня пройти. Говорил, что устал и ляжет спать. Правда, время уже было позднее. В общем, всем своим видом показывал, что я персона нежелательная. Пришлось уйти. Подумал, что человеку и на самом деле отдохнуть надо. А теперь понял: у него кто-то был, и этот кто-то — возможный убийца.
Я лишь пожал плечами, как бы говоря этим, что не в курсе и мне нечего возразить. Чегин примолк, но за нервным покусыванием губ виделось нечто важное, которое он готовился преподнести.
— Я думаю… — начал он, — я предполагаю… В общем, мне кажется, Лешку Макарова убили из-за тех… из-за того мужика, ну, что возле магазина застрелили.
— Почему ты так решил?
Нужно было видеть мученическое выражение его лица. Но происходившая в нем внутренняя борьба не вылилась в поток каких-то откровений, он произнес лишь единственное слово:
— Интуиция.
Неопределенность разговора нервировала. Когда человек колеблется: говорить или не говорить, — любое неосторожное слово или даже жест подвинут его в сторону замкнутости.
— В общем… — Чегин замялся, вновь на лице приступ мучений, причина которых мне не ясна.
— В общем, я так, на всякий случай, высказал соображения, вдруг потом пригодятся, — Чегин резко поднялся. — Не буду больше задерживать.
И, словно испугавшись, что я могу его остановить, поспешил к двери, рывком открыл ее и исчез.
Странный визит озадачивал. Я хмыкнул, пожал плечами и начал торопливо собираться.
У входа в закусочную валялся пьяный. Из приоткрытых дверей несло кислым пивом. Внутри — знакомые лица, от бармена до завсегдатаев этого далекого от фешенебельности увеселительного заведения.
Осведомитель находился уже здесь. Он цедил хмельной напиток и бросал косые взгляды на входивших. Увидев меня, закричал:
— Вадя, мать твою, куда ж ты запропастился?
Произнесенная им фраза наверняка должна была показать окружающим наши дружеские отношения, хотя понятно, что вместе с матом из него вылетела толика той неприязни ко мне, что постоянно копилась в нем.
Взяли по стопке водки и по кружке пива. Чокнулись, выпили. Поморщившись, закусили килькой. Обычно у нас разговор вкатывался в деловую колею безо всяких понуканий и раскачки. Правда, на сей раз, скроив мину услужливости, он начал издалека, но я, не перебивая, все равно вслушивался в его речь. И вдруг догадка отсекла меня от действительности — невнятно зазвучал голос осведомителя, поутих шум в помещении. Посланное, словно свыше, озарение подсказало, ради чего приходил Пашка Чегин. Он просто хотел поведать мне тайну той ночи. И наверняка не только поведать, но и спросить совета: как поступить дальше? Но почему пришел ко мне, а не к Алешину? И почему именно сейчас, а не раньше? Впрочем, вопросы не так уж и сложны. Алешин поверил в его непогрешимость, и он не решился огорчить его, по-видимому, сочтя, что правда, доведенная до друга через третье лицо, окажет менее болезненное воздействие. А к раскрытию тайны его подтолкнула смерть Макарова: никто теперь над ним не стоял, и он волен распоряжаться собственной жизнью, как заблагорассудится. Попытка не получилась, возможно, даже из несколько прохладного отношения к нему. Надо подтолкнуть его к раскаянию, поддержать, приободрить. Он явно находился в состоянии депрессии, где понятия «жизнь» и «смерть» равнозначны.