Чувствуя себя виноватой, я молчала.
По дороге отстали от медсанбата Муза и Кира. Вместе с «Антилопой» пропал Кривун. Пропала и Валя Левченко...
Неужели все они попали в плен?
Не думаю, — ответил Зуев. — Муза и Кира наверняка пристроились к какому-нибудь госпиталю, им ведь всегда у нас не нравилось. А Валю ее летчик умыкнул. Он приезжал накануне этой заварухи, Валя ушла его провожать, да и не вернулась. А вот про Кривуна ничего не могу сказать. Как ты знаешь, Гришенька храбростью не отличался... Хорошо, хоть Иван Алексеевич в тот момент оказался в медсанбате.
У нас с Зуевым было и личное горе: пропал наш Соколов, наш верный Соколов — частушечник и балагур... Я высказала предположение, что он, может быть, еще придет, но Зуев отрицательно покачал головой:
Вряд ли... Все давно уже выбрались. Это вас майор Капустин до второго пришествия водил бы, не наткнись вы на озеро.
Мы шли по карте, — заступилась я за майора.
По карте-то по карте, а крюку дали верст двести. Ну да ладно. Выбрались благополучно, и на том майору спасибо.
Не в плену ли наш Соколов?
— Ну да! В другую дивизию, наверное, попал.
Так его должны к нам переслать!
Ну и смешная же ты, Чижка!
Дивизия отдыхала и пополнялась. Медсанбат наш формировался почти что заново. Каждый день прибывали новые люди: врачи, сестры, санитары. Зуев вставал ни свет ни заря и отправлялся на ближайший полустанок: он командовал выгрузкой машин, и оборудования. Его сменял Леша Иванов. Выгрузка шла днем и ночью. Привезли, наконец, загадочный автоклав, и Зуев мне сказал:
— Николай Африканович ходит по деревне гоголем. Ему не терпится кому-нибудь брюшину вспороть... А сам чуть живой. Простудился наш «папенька» в окружении, да и сердце сдает...
Зуев пропадал целыми днями, иногда даже не ночевал дома. Приходил усталый, голодный, но веселый и, смеясь, говорил, что у него от забот «вся голова в кругах».
Все мы учились, готовились к предстоящим боям. Больной Николай Африкановоч не сдавался — читал лекции для сестер, фельдшеров и отдельно для молодых врачей, на занятиях чудил, как на работе, и сам же удивлялся, жаловался тете Нюше:
— Зело смешливы евины дочки: палец покажи — захохочут, как русалки...
С санитарами и дружинницами занимались Зуев, Зоя и Наташа. В Гачках было тихо, как в самом глубоком тылу: ни канонады, ни самолетов. Большая деревня жила почти мирной жизнью: люди, имущество, скот — всё было на месте, а ведь до фронта не так уж далеко — всего каких-нибудь полсотни километров. Это и радовало и удивляло.
Старый доктор, тяжело вздохнув, сказал мне: