Ладно, ладно, подхалимка, — засмеялся Иван Алексеевич. — Ишь расхвасталась!
Я додежурила свою смену и стала собираться. Возмутился доктор Журавлев:
— Кого-кого, а уж Ивана Алексеевича я считал нормальным человеком. Ребенка под огонь посылать!
— Александр Семенович, да какой я ребенок?! Зоя Михайловна неопределенно пожала плечами:
- Чижика в полк? Странно...
А доктор Бабаян, как всегда, балагурил:
— Тижик, если убьют, домой нэ приходи. Рэзать нэ буду!
Потом я выдержала целое сражение с доктором Верой. Она хотела, чтобы в полк я шла в ватных брюках и валенках, а я надела праздничную юбку и сапоги. Новая юбка всю зиму пролежала в мешке, и теперь мне захотелось щегольнуть. Заступилась Наташа Лазутина:
— Не поставят же Чижика в траншее на пост. Не замерзнет.
И доктор Вера отступила. Она поцеловала меня в щеку:
— Иди, девочка. Только будь осторожна. Честное слово, я тебе завидую. Совсем мы здесь заплесневели...
На другой день к обеду я была уже в полку. Командир санитарной роты, военврач третьего ранга, неприветливо спросил:
— Что будете проверять?
— С вашего разрешения, колодцы,— важно ответила я.
—- А черт бы вас побрал, всех проверяющих и контролирующих!— рассердился доктор, но провожатого мне дал.
Надо сказать, что я была разочарована. Я ожидала чего-то необыкновенного, романтического: опасностей, риска, увлекательных происшествий. Ничего такого не случилось. Я шла по тропинке и не чувствовала никакой войны. Лишь изредка впереди, где-то совсем близко, трещали одиночные винтовочные выстрелы, как на учебных занятиях на стрельбище.
Ну и денек выдался в честь моей командировки! Солнышко прямо ослепляет, и где-то высоко-высоко в небе заливается мирный гражданский жаворонок — какое ему дело до войны.
Спотыкаясь на скользкой тропке, я задирала голову вверх, но так и не могла разглядеть беспечного певца.
Дорожка петляла по болотистому мелколесью, изрытому небольшими воронками. Всюду свежевзрытая земля и черный, местами подтаявший снег.
Глядя на вывернутые с корнем карликовые сосенки с длинными голубоватыми иглами, я вдруг вспомнила, что ветками таких болотных сосен бабушка подметала под русской печки, прежде чем посадить туда хлебы на кленовых листьях. Такой колючий веник назывался помело.
Из далекого детства в памяти вдруг всплыли последние две строчки частушки:
Я схватила помело
Да нарумянила его...
Кого его? Ах да, в частушке говорится о папаше-пьянице, который не разрешает дочери румянить щеки. Гм... Папаша! Я совсем не помню, какое у него было лицо... С самого рождения и до поступления в школу я воспитывалась в деревне — у бабушки с дедушкой. Мать два-три раза в год приезжала меня навестить, а вот отец... что-то не упомню... Зато первое свое знакомство с ним не забуду никогда...