— А в других батальонах не спрашивали никакого разрешения, — возразила я.
Вместо ответа веселый фельдшер пропел:
Я не знаю как у вас, А у нас в Саратове...
— Всё равно сегодня поздно проверять, да и в батальоне никого из начальства нет — все в штабе полка на совещании. Ужинайте и спать.
Что мне оставалось делать? В гостях — не дома. Утром Грязнов принес кашу и чай, и мы поели.
— Ну, потопали, — сказал Азимов. — Разрешаю тебе звать меня Кузей. Имечко что надо! Терпеть не могу выкаться и чинодральничать. Договорились?
Едва вышли из землянки, Кузя рявкнул песню во всю мочь легких.
Как только отзвенела последняя фальшивая нота первого куплета, завыли мины. Они разорвали в клочки окружающий воздух, опалили нас жаром, оглушили, забросали комьями грязного снега. Кузя схватил меня за поясной ремень и, как на буксире, потащил обратно в землянку.
Я сидела на земляном полу и ловила открытым ртом воздух — так быстро мы бежали.
— Испугалась? — спросил Грязнов.
— Не знаю, не успела разобрать.
Кузя захохотал:
Ах, гадский фриц! Ни черта в музыке не разбирается. Петь не дает!
Неужели это били по нас?
По нас, конечно. Проверено: как запою, так и лупит.
Когда «Катюшу» исполняете — не бьет, — сказал Грязнов.
«Исполняет он! Ревет, как бык...» — усмехнулась я.
Вот сейчас пойдем, так «Катюшу» спою.
Ради бога, не надо! — испугалась я. — Как-нибудь в другой раз.
Кузя пожал плечами:
— Не надо так не надо. Другой бы спорил, а я буду молчать.
Но молчать Кузя не умел. Он был весь как на пружинах: всю дорогу приплясывал, мотая лобастой головой и выворачивая ноги пятками наружу, напевал веселую чепуховину:
Моя милка чучело, Какое-то чумичело...
Солдаты посмеивались, глядя на чудака-фельдшера. Один из них остановил Кузю и стал жаловаться на колотье в боку. Кузя указал пальцем на две тоненькие березки впереди и сказал мне:
— Там штаб батальона, ковыляй, Чижичек, потихонечку, я догоню.
День опять обещал быть славным. Солнышко выкатилось из-за пухлых облаков и засияло совсем по-весеннему.
По оврагу бродили бойцы. Они здоровались со мной, как со старой знакомой, и задавали вопросы:
Далеко собралась, сестренка?
К нам на уколы?
Я молча со всеми раскланивалась и не ковыляла, а летела как на крыльях — спешила к двум тоненьким фронтовым березкам, как будто там меня ждало счастье.
Я беспричинно улыбалась весне, солнцу, незнакомым бойцам. Дышала полной грудью, волновалась — всем своим существом предчувствовала, что со мною должно произойти что-то необыкновенное.
И чудо случилось: я увидела парня в распахнутой ватной телогрейке. Он стоял на краю оврага, у самой крыши землянки, задняя стенка которой врезалась в крутой склон.